(Опубликовано в «Ревю энтернасьональ» 11 августа 2015 г.)

Эта статья была написана товарищем М.Х. в середине 1980-х гг. для внутриорганизационного обсуждения и ставила целью разоблачение центристских позиций по отношению к консилистам, которые в то время получили развитие среди членов ИКТ. Автор статьи – Марк Хирик (1907-1990), бывший активист коммунистической левой и один из основателей ИКТ (см. № 61 и 62 «Ревю энтернасьональ»). Может показаться неожиданным, что текст, в заголовке которого упоминается Циммервальдская антивоенная конференция 1915 года, был написан в ходе дискуссии внутри ИКТ по вопросу об отношении к консилизму. В действительности, как убедится читатель, в процессе обсуждения оказались затронуты проблемы более общего характера, которые и сегодня, спустя сто лет, сохраняют всю свою актуальность.

Мы опубликовали отчет об этой дискуссии, посвященной центризму и консилизму, в № 40-44 «Ревю энтернасьональ» за 1985-1986 гг. Обращаем особое внимание читателей на статью «Центристские поползновения в сторону консилизма» в № 42, в которой рассказывается о начале и развитии полемики. Ниже мы кратко изложим ее историю с тем, чтобы позволить лучше понять некоторые моменты в статье М.Х.

На V конгрессе ИКТ и особенно после него в организации возник целый ряд непоследовательностей при анализе международного положения, в частности, по вопросу об обретении пролетариатом сознательности некоторые товарищи сблизились с консилистами. В основном такие позиции отстаивали члены испанской секции (в тексте М.Х. обозначенной «АП», по аббревиатуре их печатного органа «Аксьон пролетариа»).

«Товарищи, стоящие на подобной точке зрения, считали, что она вполне согласуется с классическими концепциями марксизма (а значит, ИКТ) по данному вопросу. В частности, они не отрицали напрямую роль революционной организации в развитии сознательности. Однако фактически они перешли на позиции консилизма:

• считая сознательность фактором, зависящим от классовой борьбы и никогда не оказывающим на нее определяющего влияния;

• полагая, будто «сознательность вырабатывается только и исключительно в ходе открытых массовых выступлений», что лишало всякого смысла наличие революционной организации;

• не признавая никакой возможности для этой последней вести работу по развитию и углублению классовой сознательности в периоды спада движения.

Единственное и важное отличие подобных представлений от консилизма состоит в том, что последний логически приходит к открытому отрицанию необходимости революционных организаций, в то время как наши товарищи до такого не дошли».

Одним из основных их положений являлся отказ от понятия «подспудное вызревание сознательности», что на деле означало невозможность для революционных организаций развивать и углублять коммунистическую сознательность в отсутствие открытых выступлений пролетариата.

Ознакомившись с документами, где излагалась эта позиция, товарищ М.Х. поспешил написать статью с ее разоблачением. В январе 1984 года центральный орган ИКТ на своем пленарном заседании принял резолюцию с осуждением ряда ошибочных выводов, в частности, концепций, близких к консилизму:

«После принятия этой революции товарищи из ИКТ, которые прежде отстаивали тезис о «невозможности подспудного вызревания сознательности» со всеми вытекающими из него положениями, осознали свое заблуждение. И решительно поддержали принятую резолюцию, в частности, ее пункт 7, где как раз и осуждались их прежние позиции. Однако с данным пунктом не согласились другие товарищи и проголосовали либо против него, либо за «с оговорками», возражая против отдельных формулировок. Таким образом, часть членов организации, не поддержав открыто позиции консилистов, которые критиковались в резолюции, фактически обеспечили им некое прикрытие, отказавшись решительно осудить их или существенно смягчив осуждение. Столкнувшись с этим, центральный орган ИКТ оказался вынужден в марте 1984 года принять специальную резолюцию, в которой различные явления характеризовались так:

а) оппортунизм как проявление проникновения буржуазной идеологии в пролетарские организации, которое выражается в следующем:

• в отрицании или замалчивании революционных принципов и общих положений марксистского анализа;

• в недостатке твердости при отстаивании этих принципов;

б) центризм как особая форма оппортунизма, для которой характерна:

• боязнь занять четкие, решительные, непримиримые и последовательные позиции;

• систематическое предпочтение промежуточных позиций между двумя крайностями;

• желание примирить эти крайности;

• попытки играть роль арбитра;

• стремление добиться единства организации любой ценой, в том числе ценой непоследовательности, принципиальных уступок, нерешительности, несвязности и противоречивости занятых позиций…

В резолюции делается вывод о том что «в настоящее время в ИКТ существует тенденция, склонная к центризму – то есть к примирению и недостатку твердости, - в отношении консилизма». («Центристские поползновения в сторону консилизма», «Ревю энтернасьональ», № 42).

В результате целый ряд членов ИКТ, «проявивших сдержанное отношение» к резолюции, вместо того, чтобы серьезно учесть позицию организации, предпочли вести себя как настоящие центристы и подменять обсуждение реальных проблем громкими, но бессодержательными заявлениями. Текст Макинтоша, ответом на который служит публикуемая нами статья М.Х., является собой яркий образчик подобного поведения, поскольку в нем отстаивается поразительный тезис: в ИКТ не может быть центристской позиции по отношению к консилизму по той простой причине, что в период упадка капитализма центризм невозможен вообще.

«Рассматривая в своей статье исключительно проблему центризма в целом и в истории рабочего движения и избегая всякого упоминания о том, как данный вопрос ставится в ИКТ, он не объясняет читателям, каким образом сделанное им открытие невозможности центризма в период упадка льет воду на мельницу товарищей, которые воздержались при голосовании за январскую резолюцию 1984 года или одобрили ее «с оговорками». Поддержав точку зрения Макинтоша в процессе формирования своего «течения», они обрели подспорье в борьбе против осуждения ИКТ центристских поползновений в сторону консилизма, которым поддались. Они не поддержали позицию организации, тщетно доказывая (и вместе, и по одиночке), что «центризм буржуазен», что «он угрожает другим революционным организациям, но только не ИКТ», что «угроза центризма в ИКТ существует, но никак не в отношении консилизма»» («Отрицание понятия «центризм» открывает путь к отказу от классовых позиций», «Ревю энтернасьональ», № 43).

Итак, как было отмечено выше, хотя изначально темой дебатов 1985 года был вопрос о консилизме как идейном и политическом течении, они вылились в носящее более общий характер обсуждение центризма как проявления влияния господствующей в буржуазном обществе идеологии на организации пролетариата. Как подчеркивает М.Х. в публикуемой статье, центризм не может исчезнуть сам по себе, пока существует классовое общество. Сегодня мы приняли решение ознакомить широкий круг читателей с этим текстом прежде всего потому, что в нем анализируется история Первой мировой войны (различным аспектам которой посвящен целый ряд статей в «Ревю энтернасьональ» за последние два года), в частности, ее влияние на роль революционеров и развитие сознательности рабочего класса и его авангарда. Циммервальдская конференция, состоявшаяся ровно 100 лет назад, является частью нашей истории и при этом весьма ярко иллюстрирует трудности и колебания, которые испытывали ее участники, порывая не только с вероломными партиями II Интернационала, но и со всей идеологией примиренчества и пацифизма, с чьей помощью некоторые рассчитывали положить конец войне, избежав открытого революционного выступления против породившего ее капиталистического общества. Вот как Ленин охарактеризовал ситуацию в 1917 году:

«Три течения выработало международное социалистическое и рабочее движение за два с лишним года войны во всех странах…

Три течения следующие:

1. Социал-шовинисты, т. е. социалисты на словах, шовинисты на деле… Эти люди — наши классовые противники. Они перешли на сторону буржуазии…

2. Второе течение — так называемый «центр» — люди, колеблющиеся между социал-шовинистами и интернационалистами на деле… «Центр» — царство добренькой мелкобуржуазной фразы, интернационализма на словах, трусливого оппортунизма и угодничества перед социал-шовинистами на деле. Гвоздь вопроса в том, что «центр» не убежден в необходимости революции против своих правительств, не проповедует ее, не ведет беззаветной революционной борьбы, выдумывает самые пошлые — и архи-«марксистски» звучащие — отговорки от нее… Главный вождь и представитель «центра» — Карл Каутский, виднейший авторитет II (1889-1914) Интернационала, образец полного краха марксизма, неслыханной бесхарактерности, самых жалких колебаний и измен с августа 1914 года…

3. Третье течение — интернационалисты на деле, ближе всего выражаемые «Циммервальдскои левой»…» («Задачи пролетариата в нашей революции»).

В контексте Циммервальда было бы, однако, точнее сказать, что правыми являлись не «социал-шовинисты», по выражению Ленина, а Каутский и иже с ним, сформировавшие впоследствии правое крыло НСДПГ (Независимой Социал-демократической партии Германии), левыми – большевики, а центр образовывали Троцкий и «Союз Спартака» Розы Люксембург. Революционный подъем, особенно ярко проявившийся в России и Германии, привел к тому, что значительная часть «центра» перешла на большевистские позиции.

Впоследствии под термином «центризм» различные политические течения понимали разные вещи. Например, бордигисты именовали в 1930-е гг. «центристами» Сталина и его приверженцев, считая их политику «центристской» между левыми в Коминтерне (теми, кого сегодня называют левыми коммунистами, в частности, сторонниками Бордиги и Паннекука) и правыми бухаринцами. Журнал «Билан» использовал подобную терминологию вплоть до Второй мировой войны. Для ИКТ, согласного с точкой зрения Ленина в Циммервальде, центризм означает промежуточную позицию между революционной левой и оппортунистической правой, остающейся все же в лагере пролетариата; таким образом, сталинизм с его программой строительства «социализма в одной стране» не является ни центризмом, ни оппортунизмом; он принадлежит к враждебному, капиталистическому лагерю. Как уточняется в статье М.Х., «центризм» – это не политическое течение со своими особыми позициями, а скорее, перманентная тенденция в политических организациях рабочего класса, которая находится в поиске «золотой середины» между непримиримыми революционными позициями и попытками примирения с правящим классом.

Центризм с точки зрения Макинтоша

В статье «Центризм и наше неформальное течение», напечатанной в предыдущем, 116-м номере «Международного внутриорганизационного бюллетеня», я попытался показать несостоятельность утверждений Макинтоша по поводу понимания центризма во II Интернационале.

Мы показали, что Макинтош не прав:

• отождествляя центризм и реформизм;

• сводя центризм к «социальной базе», которую будто бы образуют «чиновники и освобожденные работники аппарата социал-демократии и профсоюзов» (бюрократия);

• утверждая, что его «политическая основа» обусловлена наличием «вполне определенной программы»;

• заявляя, что существование центризма связано исключительно с периодом подъема капитализма;

• совершенно игнорируя наличие в пролетарской среде буржуазных и мелкобуржуазных идей и умонастроений (незрелость сознания), от которых крайне трудно избавиться;

• не учитывая постоянное проникновение буржуазной и мелкобуржуазной идеологии в рабочий класс;

• полностью обходя вниманием вопрос о возможности процесса перерождения пролетарской организации.

Мы перечислили эти пункты не только для того, чтобы кратко пересказать предыдущую статью, но и потому, что они помогут нам проанализировать новую теорию Макинтоша о невозможности центризма в рабочем движении в период упадка капитализма. […]

Центризм в период упадка

Макинтош обосновывает свой тезис о невозможности центристских течений на этапе упадка тем обстоятельством, что со сменой периода место, занимаемое прежде (на восходящей стадии) центризмом, ныне занято капитализмом, в частности, капитализмом государственным. Это верно лишь отчасти. Данное утверждение справедливо в том, что касается некоторых политических позиций, отстаиваемых прежде центризмом, но неприменимо в отношении «пространства», отделяющего коммунистическую программу пролетариата от буржуазной идеологии. Это пространство (благодатная почва для центризма), определяемое незрелостью (или зрелостью) классового сознания и степенью проникновения буржуазной и мелкобуржуазной идеологии в ряды пролетариата, может сокращаться, но не способно исчезнуть, пока существуют классы, а главное, пока правящим классом остается буржуазия. Данное утверждение останется в силе и после победы революции, ибо пока о пролетариате можно будет говорить как о классе, это будет подразумевать наличие и других классов в обществе, а значит, возможность влияния их идеологии на рабочий класс. Вся марксистская теория переходного периода базируется на том, что, в отличие от всех иных революций в истории, пролетарская революция кладет не конец, а начало переходному периоду. Одни лишь анархисты (и отчасти консилисты) считают революцию скачком из капитализма прямо к коммунизму. Для марксистов революция служит только предварительным условием, дающим возможность осуществить коммунистическую программу социальных преобразований и строительства бесклассового общества. Такую коммунистическую программу революционное меньшинство, организованное в политическую партию, защищает от других политических течений и организаций со своими программами, которые также действуют в рабочем классе, и происходит это и до, и во время, и после революции.

Поскольку мы не считаем, что весь рабочий класс уже является сознательно коммунистическим или автоматически становится таковым в ходе революции, что делает излишним, если не вредным, существование какой-либо классовой организации (если только она не играет чисто воспитательной роли, как ее видят сторонники консилизма во главе с Паннекуком), и не можем постановить, что рабочий класс должен иметь лишь одну единственную партию (чего хотят фанатичные бордигисты), нам приходится признать, что в пролетарской среде наряду с организацией коммунистической партии могут существовать и иные политические организации, не во всем правые и последовательные, продвигающие мелкобуржуазные идеи и поддающиеся влиянию чуждых рабочему классу идеологий. Отсюда следует признание существования в среде пролетариата в любой период центристских тенденций, ибо центризм как раз и является не чем иным, как политическим течением с путаной, непоследовательной программой, продвигающим позиции, связанные с мелкобуржуазной идеологией, делающим ей уступки, колеблющимся между этой последней и историческим самосознанием пролетариата и постоянно стремящимся примирить их между собой.

Именно тот факт, что у центризма нет и не может быть «четкой программы», и объясняет его живучесть, ибо он адаптируется к каждому изменению ситуации, меняет позиции в зависимости от обстоятельств и межклассового соотношения сил.

Потому нет смысла говорить о центризме вообще как имеющем свою «социальную базу» и «особую четкую программу». Его место следует определять по отношению к другим, более стабильным политическим течениям (а в нынешней дискуссии – по отношению к консилизму). При этом мы можем признать, что ему неизменно присущи такие политические особенности, как постоянные колебания и отказ занимать четкую и последовательную позицию. […]

Возьмем […] конкретный пример […] центристского поведения: Макинтош не раз упоминает в своем тексте полемику между Каутским и Розой Люксембург в 1910 году. С чего она началась? Со статьи, в которой Роза подвергла критике оппортунистическую политику руководства социал-демократической партии, противопоставив ей революционную политику подготовки массовой стачки. Каутский, будучи главным редактором теоретического органа социал-демократии «Нойе Цайт», отказался печатать ее статью под тем предлогом, что он, оставаясь сторонником массовой стачки, в тот момент считал такую политику неуместной; кроме того, публикация могла бы вызвать спор между двумя представителями радикального марксистского течения и правым крылом партии, что было бы весьма досадно. Тогда Роза напечатала статью в «Дортмундер Арбайтер Цайтунг», и Каутскому пришлось публично ответить, что положило начало полемике между ними.

Когда я в сентябре заявил о своем намерении написать текст о том, что «АП» действует в духе консилизма, товарищ Ж.А. попросила меня рассказать о том, какие доводы я намерен использовать. Получив от меня подробный ответ, Ж.А. заявила, что такая статья была бы неуместна, и предложила обсудить ее текст коллективно, то есть «исправить» до публикации с тем, чтобы он устроил всех. Поскольку подобные «исправления» сгладили бы все острые углы и выплеснули вместе с водой и ребенка, я решил опубликовать статью от своего имени. После ее выхода Ж.А. нашла текст достойным сожаления, поскольку он лишь вносит смуту в организацию. К счастью, она не была главным редактором «Внутриорганизационного бюллетеня» (как Каутский в «Нойе Цайт»), иначе материал вообще не увидел бы света. Таким образом, через 75 лет и в новый исторический период (упадка, а не подъема капитализма) центризм изменил свой облик и позиции, но сохранил прежний дух и образ действий: не провоцировать дискуссий, чтобы не «вносить смуту» в организацию.

В одной из моих первых критических статей в адрес «воздержавшихся» я писал, что период упадка как нельзя лучше подходит для проявлений центризма. Достаточно бросить взгляд на события последних 70 лет, чтобы констатировать: ни в один другой период истории рабочего движения центризм не был столь силен, разнолик и вреден, как при упадке капитализма. Можно только согласиться с определением, данным «Биланом»: Интернационал в целом не способен на предательство, но он умирает, исчезает, прекращает существование, а его партии, став «национальными», одна за другой переходят на сторону национальной буржуазии. И сразу после 4 августа 1914 года, когда социалистические партии воюющих стран расписались в собственном предательстве, проголосовав за ассигнования на войну, в каждой стране, наряду с незначительными меньшинствами, сохранившими верность интернационализму, в социалистических партиях и профсоюзах начало шириться противодействие войне и политике национальной обороны. В России такой пример явили меньшевики-интернационалисты во главе с Мартовым и «межрайонцы» Троцкого. Так произошло в Германии, где противников войны исключили из социал-демократической партии, и они основали НСДПГ; во Франции с группой революционных синдикалистов Моната, Росмера и Мергейма и их изданием «Ви увриер», с большинством социалистических партий Италии, Швейцарии и пр. Все они образовывали неоднородное, непоследовательное пацифистско-центристское течение, которое выступало против войны во имя мира, а не во имя революционного пораженчества и превращения империалистической войны в гражданскую. Именно это центристское течение и организовало социалистическую конференцию против войны в Циммервальде в сентябре 1915 года. На ней последовательные и непримиримые революционные левые были представлены российскими большевиками, голландскими трибунистами и немецкими бременскими радикалами. На следующей конференции в Кинтале в 1916 году центристское течение все еще заметно преобладало, а спартаковцы во главе с Розой и Либкнехтом наконец примкнули к революционным левым. Центристское течение никоим образом не ставило вопроса о немедленном разрыве с социалистическими партиями, ставшими социал-шовинистами и сторонниками войны до победного конца, напротив, по-прежнему искало путей сохранения организационного единства. Сразу после Февральской революции 1917 года в России большевики (как рабочие и солдатские советы, почти в полном составе поддержавшие правительство Керенского-Милюкова) оказали условную поддержку буржуазному правительству Керенского.

Общий энтузиазм, который вызвала у рабочего класса во всем мире победа Октябрьской революции, способствовал и развитию массового, по сути своей центристского движения. Партии и группы, вскоре образовавшие Коммунистический Интернационал, в большинстве своем несли на себе глубокую печать центризма. В 1920 году стали наблюдаться первые признаки завершения революционного подъема, и затем последовал все более стремительный спад. В политическом плане это нашло отражение в центристском уклоне, заметном уже на II конгрессе Коминтерна, в двусмысленных и ошибочных позициях по таким важным вопросам, как работа в профсоюзах и парламентах, национальное самоопределение и независимость. С каждым годом Коминтерн и входившие в него коммунистические партии все дальше отступали на центристские позиции и перерождались; непримиримые революционные течения вскоре оказались в них в меньшинстве, постепенно были исключены из них и сами заразились гангреной центризма, как это произошло с целым рядом оппозиционных групп в Коминтерне, в частности, с троцкистской Левой оппозицией. В итоге они перешли на чуждые классовые позиции во время гражданской войны в Испании и Второй мировой войны – во имя антифашизма и защиты переродившегося рабочего государства в России. Незначительное меньшинство, твердо придерживавшееся классовых, коммунистических позиций, как Интернациональные левые коммунисты и голландские левые, с трудом адаптировалось к трудному послевоенному периоду. Одни, как бордигисты, позабыли об уроках прошлого и значительно отступили с прежних политических позиций; другие, как голландские левые, практически распались, став на точку зрения полностью переродившегося консилизма. Лишь в конце 1960-х гг., с началом очередного кризиса и новым подъемом классовой борьбы, возродились небольшие революционные группы, стремившиеся избавиться от заблуждений 1968-го года и проделать нелегкий путь, чтобы обрести наконец историческую преемственность с революционным марксизмом […].

Нужно поистине быть полнейшими слепцами, чтобы не видеть этой реальности. Нужно вообще не знать историю последних 70 лет после 1914 года, чтобы, подобно Макинтошу, безапелляционно утверждать, будто центризм невозможен в период упадка. Напыщенная радикальная фраза и деланное негодование не способны заменить собой серьезные аргументы.

Конечно, гораздо удобнее прятать голову в песок, закрывать глаза, чтобы не видеть реальные опасности и отрицать их. Так можно убаюкивать себя и не ломать голову над осмыслением происходящего. Маркс отвергал подобные методы, он заявлял, что коммунисты должны не утешать рабочий класс, а помочь ему еще острее осознать свое бедственное положение. Макинтош же рассуждает иначе и во имя собственного спокойствия просто-напросто отрицает очевидное – существование центризма в период упадка. Но, поскольку мы марксисты, нам надлежит следовать путем, указанным Марксом: смотреть в лицо реальности и осмыслять ее во всей ее сложности и эволюции. А потому попытаемся объяснить, почему период упадка способствует расцвету центристских течений.

Период упадка капитализма и пролетариат

[…] Период упадка знаменует собой погружение капиталистической системы в исторический, перманентный, объективный кризис, который ставит человечество перед дилеммой: либо его саморазрушение, либо уничтожение этой системы и замена ее новым, бесклассовым общественным устройством – коммунистическим. Единственный класс, способный осуществить подобный грандиозный проект спасения человечества, - пролетариат, стремление которого освободиться от эксплуатации вовлекает его в борьбу не на жизнь, а на смерть против системы капиталистического наемного рабства, и освобождение которого неотделимо от освобождения всего человечества.

Не соглашаясь с:

• теорией о том, что именно рабочая борьба предопределяет кризис капиталистической экономической системы (коллектив GLAT);

• теорией, которая считает невозможными перманентные исторические кризисы и признает лишь кризисы циклические, обусловленные конъюнктурой и создающие возможности для революции, а в том случае, если она не победит, - для нового цикла развития капитализма, и так до бесконечности (А. Бордига);

• педагогической теорией, согласно которой революция не связана с кризисом капитализма и обусловлена сознательностью рабочих, обретенной в процессе борьбы (Паннекук):

мы, как и Маркс, считаем, что общественное устройство не может исчезнуть, пока не исчерпает всех возможностей своего развития. Мы соглашаемся с Розой Люксембург в том, что вызревание внутренних противоречий системы обуславливает ее исторический кризис, который является объективным условием для необходимости революции. Мы разделяем точку зрения Ленина о том, что недостаточно одного желания пролетариата освободиться от эксплуатации, необходимо также, чтобы капитализм не мог вести прежнее существование.

Упадок – это крушение капиталистической системы под грузом ее собственных внутренних противоречий. Владение этой теорией необходимо для понимания условия грядущей пролетарской революции.

С началом упадка капиталистической системы, который буржуазная экономическая наука не смогла ни предсказать, ни понять, капитализм не сумел приостановить данную объективную эволюцию. Однако он ответил на нее предельной концентрацией всей своей политической, экономической и военной мощи, то есть формированием государственного капитализма, чтобы противостоять как крайнему обострению межимпериалистических противоречий, так и угрозе пролетарской революции, которую после событий 1917 года в России стал воспринимать всерьез. Вступление капитализма на стадию упадка означает создание объективных исторических условий его исчезновения, но не влечет за собой автоматически наличия субъективной предпосылки (зрелой пролетарской сознательности) для этого. Последняя является необходимостью, ибо, как утверждали Маркс и Энгельс, история ничего не делает сама по себе, историю делают люди (и классы). Нам известно, что, в отличие от всех революций прошлого, в которых сознательность совершавших их классов играла второстепенную роль, так как речь шла лишь о замене одной эксплуататорской системы другой, - социалистическая революция призвана положить конец всякой эксплуатации человека человеком и классовым обществам в истории, а значит, ее главным условием является сознательная деятельность революционного класса. Но пролетариат – это не только класс, перед которым история ставит такие огромные требования, которые не предъявляла прежде ни одному общественному классу, задачу, которая превосходит все другие задачи, с которыми когда-либо сталкивалось человечество, - скачок от царства необходимости к царству свободы. Перед пролетариатом встают и грандиозные трудности. Будучи последним эксплуатируемым классом, он представляет все эксплуатируемые классы в истории в их борьбе против всех эксплуататорских классов, воплощенных в капитализме.

Впервые в истории эксплуатируемый класс призван осуществить социальную трансформацию, которая имеет определяющее значение для судьбы и развития всего человечества. В эту титаническую борьбу пролетариат изначально вступает ослабленным как из-за своего положения эксплуатируемого класса, так и из-за груза слабостей всех эксплуатируемых классов прошлого: нехватки сознательности, убежденности, веры в себя, опасения предстоящего пути, тысячелетней привычки повиноваться господству и идеологии правящих классов. Вот почему, в отличие от других классов, которые идут от победы к победе, борьба пролетариата сопровождается успехами и спадами, и конечная победа достижима лишь после целого ряда поражений.

[…] Этот трудный путь через успехи и спады, о которых Маркс говорил уже после революции 1848 года, еще более усложняется в период упадка из-за варварства, присущего этому этапу. Вопрос о революции встает перед пролетариатом в более конкретной, практической, драматической форме, что сказывается и на уровне классовой сознательности, которую, точно море, потрясают штормы и бури. Именно ситуация зрелости объективных и незрелости субъективных условий и определяет подобные потрясения внутри класса, способствуя появлению множества разнообразных и противоречивых, сливающихся и расходящихся, переживающих подъемы и спады политических течений, в частности, различных проявлений центризма. Борьба против капитализма сопряжена с политическим расслоением и очищением внутри класса, стремящегося обрести сознательность, и процесс этот происходит особенно бурно и сложно под плотным огнем классового врага.

Единственное оружие пролетариата в смертельной схватке с капитализмом, которое может привести к победе – это сознательность и организация. Только в таком смысле следует понимать слова Маркса: «Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать».

[…] Консилисты интерпретируют это изречение Маркса в том смысле, что всякая борьба рабочих автоматически ведет к обретению сознательности, и отрицают тем самым необходимость теоретической и политической работы в пролетариате (то есть политической революционной организации). Подобный уклон проявили и наши воздержавшиеся в ходе обсуждения на пленарном заседании Международного бюро в январе 1984 года и при голосовании по 7 пункту резолюции. Сегодня, чтобы скрыть этот уклон, они поддерживают ошибочный тезис Макинтоша о невозможности центризма в рабочем классе в период упадка, продолжая по сути сближаться с консилистами, только с другой стороны. Утверждение, будто в период [упадка капитализма] ни до, ни во время, ни после революции в рабочем классе не может существовать никакого центризма, означает либо идеалистическое представление о пролетариате как о высокосознательном, абсолютно однородном и полностью проникнутом коммунистическими идеями классе (из чего следует вывод о бесполезности коммунистической партии, который делают консилисты); либо решение о том, что рабочий класс может иметь лишь одну единственную партию, а все иные течения являются по определению контрреволюционными и буржуазными; это худшая мания величия, свойственная бордигизму.

Две основные тенденции в центристском течении

Как мы уже видели, центристское течение не является однородным и не имеет своей «особой программы». Это наименее стабильное, наименее последовательное политическое течение, разрывающееся между влиянием коммунистической программы, с одной стороны, и мелкобуржуазной идеологии, с другой. Тому имеются две причины, отчасти связанные между собой:

1. недостаточная зрелость рабочего класса на пути к обретению сознательности;

2. постоянное проникновение мелкобуржуазной идеологии в его среду.

Эти причины толкают центристские течения в прямо противоположных направлениях.

По общему правилу, именно межклассовое соотношение сил в определенный период, подъем или спад классовой борьбы определяют развитие или регресс центристских организаций. […] Макинтош по своей близорукости видит лишь вторую причину и в упор не замечает первой, как не замечает и противоположных влияний, которым подвержен центризм. Наш автор воспринимает этот последний как некую «абстракцию», а не как реальность в движении. Если Макинтош и обнаруживает центризм, то лишь тогда, когда тот окончательно переходит на сторону буржуазии, то есть перестает быть самим собой. И тогда наш товарищ кипит негодованием, что не узнал и не признал его раньше.

Представителям меньшинства среди нас вообще свойственно набрасываться на труп хищного зверя, с которым они и не думали бороться, пока он был жив. Так и сегодня они не признают центризм и не сражаются с ним.

Рассмотрим его с точки зрения незрелости классового сознания на примере НСДПГ, только что навлекшей на себя особую ненависть нашего меньшинства и ставшей главным козырем его аргументации.

В персидской мифологии дьявол, которому надоело постоянно терпеть поражение в битве Добра и Зла, в один прекрасный день решил сменить тактику и действовать иначе, доводя Добро до абсурда. Так, когда Бог даровал добрым людям любовь и плотские желания, дьявол разжег их до того, что люди предались насилию и разврату. А когда Бог создал на радость людям вино, дьявол увеличил тягу к нему до алкоголизма. Но, как говорится: «Пить – пей, да меру разумей».

Наше меньшинство поступает сегодня точно так же, как мифологический дьявол. Не имея возможности оправдать свой центристский подход к консилизму, оно меняет тактику. «Вы говорите – центризм, но центризм буржуазен! Утверждая, что боретесь с ним, вы на самом деле открываете перед ним новые возможности, так как связываете его с рабочим классом. И тем самым по сути оправдываете его».

Ловкая тактика смены ролей! Дьяволу она принесла успех. Но, к несчастью для нашего меньшинства, оно не обладает дьявольской ловкостью и потому терпит неудачу. Какой товарищ всерьез воспримет абсурдное утверждение о том, что большинство участников пленарного заседания международного бюро в январе 1984 года, которое констатировало существование центристского уклона по сближению с консилизмом в наших рядах и уже на протяжении года ведет с ним борьбу, - на самом деле защищает центризм семидесятилетней давности в духе Каутского? Наше меньшинство и само так не считает. Оно стремится лишь запутать дискуссию о настоящем моменте, постоянно упоминая о прошлом.

Возвращаясь к истории НСДПГ, следует начать с того, чтобы вспомнить, как развивалось противодействие войне в социал-демократии. Единодушное голосование ее депутатов (за исключением Рюле) за увеличение военных ассигнований поразило многих членов партии настолько, что они словно впали в оцепенение. Левые, позднее создавшие Союз Спартака, оказались столь малочисленны, что вполне смогли поместиться в небольшой квартире Розы, где провели собрание на следующий день, 5 августа 1914 года.

Левые были не только немногочисленны, но еще и разобщены на несколько групп:

• бременские «радикальные левые», которые под влиянием большевиков выступали за немедленный выход из социал-демократической партии;

• близкие к ним группы вокруг маленьких бюллетеней и журналов, например, издания Борхардта;

• революционные делегаты (самая многочисленная группа), то есть представители профсоюзов металлургических заводов Берлина, которые занимали промежуточные позиции между центром и спартаковцами;

• Союз Спартака;

• и, наконец, центр, создавший впоследствии НСДПГ.

Кроме того, каждая из групп вовсе не была однородной, в них имелись многочисленные течения, границы которых пересекались и накладывались друг на друга, то сближаясь, то отдаляясь. Все же основное различие являлось традиционным: между склонявшимися направо и эволюционировавшими влево. Это само по себе дает нам представление о брожении в немецком рабочем классе после начала войны (положившей, в свою очередь, начало упадку капитализма), которое со временем только усиливалось. Невозможно в рамках этой статьи рассказать обо всех антивоенных забастовках и выступлениях в Германии. Ни в одной другой воюющей стране, даже в России, протесты не получили подобного размаха. Потому ограничимся тем, что подчеркнем несколько основных моментов, в том числе политическое воздействие этого брожения на самую правую, парламентскую, фракцию социал-демократической партии.

4 августа 1914 года 94 из 95 ее депутатов проголосовали за увеличение военных ассигнований. Против выступил лишь Рюле; Карл Либкнехт, подчинившись партийной дисциплине, проголосовал за. В декабре 1914 года, когда состоялось еще одно голосование по военным кредитам, Либкнехт нарушил дисциплину и проголосовал против. В марте 1915 года во время обсуждения бюджета, в том числе ассигнований на войну, «только Либкнехт и Рюле проголосовали против, после чего три десятка депутатов во главе с Гаазе и Ледебуром (двумя будущими лидерами НСДПГ) покинули зал заседаний» (Flechtheim O.K. Le Рarti communiste allemand sous la Republique de Weimar. P., p. 38). 21 декабря 1915 года, во время очередного голосования по военным кредитам, Ф. Гейер заявил от имени двадцати депутатов социал-демократической фракции: «Мы отказываемся одобрить кредиты». «Двадцать депутатов проголосовали против, а еще двадцать два покинули зал» (ibid.). 6 января 1916 года социал-шовинистское большинство парламентской группы исключило Либкнехта из своих рядов. Рюле выступил в поддержку товарища и также был исключен. 24 марта 1916 года Гаазе от имени меньшинства социал-демократической фракции в Рейхстаге призывает голосовать против проекта чрезвычайного госбюджета; его сторонники публикуют следующее заявление: «Социал-демократическая группа в парламенте 58 голосами против 33 и при 4 воздержавшихся лишила нас сегодня прав, вытекающих из принадлежности к ней… Мы вынуждены объединиться в Социал-демократическую рабочую группу». Среди подписавших заявление – большинство будущих руководителей НСДПГ, в частности, Бернштейн. Раскол социал-демократической фракции в Рейхстаге на две группы, социал-шовинистскую и выступающую против войны, в общем, отражал процессы, происходившие во всей партии, а также в рабочем классе, и приводившие к размежеваниям в ходе ожесточенной борьбы.

В июне 1915 года начались совместные выступления оппозиции в социал-демократии против партийного руководства. Получил широкое распространение текст, подписанный сотнями освобожденных работников. В нем, в частности, говорилось: «Мы требуем от парламентской группы и руководства партии осудить наконец Священный союз и решительно стать на позиции классовой борьбы на основе программы и решений партии, на позиции борьбы за мир» (ibid.). Вскоре был издан подписанный Бернштейном, Гаазе и Каутским манифест, озаглавленный «Требование времени», с призывом положить конец политике одобрения кредитов (ibid.). После исключения Либкнехта из парламентской фракции «руководство берлинской организации социал-демократов большинством в 41 голос против 17 одобрило заявление меньшинства депутатов. Конференция, в которой приняло участие 320 освобожденных работников 8-го избирательного участка Берлина, поддержала Ледебура» (ibid.). Одновременно ширились выступления рабочих:

• в 1915 году в Берлине состоялось несколько антивоенных манифестаций, в которых участвовало более 1000 человек;

• 1 мая 1916-го спартаковцы вывели на улицы 10000 фабричных рабочих;

• в августе 1916 года после ареста и осуждения Либкнехта за его антивоенную деятельность объявили забастовку 55 тыс. металлистов Берлина. Бастовали рабочие и в других городах. Выступления против войны и социал-шовинистской политики в дальнейшем охватывали все более широкие рабочие массы, в среде которых действовало и небольшое революционное меньшинство (довольно нерешительное), и значительное большинство центристского течения, которое после некоторых колебаний стало постепенно радикализироваться. Так, в сентябре 1916 года на национальной конференции социал-демократов, в которой участвовало центристское меньшинство и Союз Спартака, 4 оратора заявили: «Важно не единство партии, а единство принципов. Нужно было призвать массы довести борьбу против империализма и войны до победного конца и навязать заключение мира, используя все средства принуждения, которые имеются в распоряжении пролетариата» (ibid.).

7 января 1917 года состоялась национальная конференция, на которой были представлены все течения, выступавшие против войны. Из 187 делегатов 35 представляли Союз Спартака. Конференция единодушно одобрила Манифест,… написанный Каутским и резолюцию, предложенную Куртом Эйснером. В них говорилось: «Оппозиция требует мира без победителей и побежденных, примирения без насилия». Как объяснить, что спартаковцы проголосовали за подобную резолюцию, совершенно оппортунистическую, пацифистскую, тогда как их представитель Эрнст Мейер «предложил прекратить уплату партийных взносов»?

Макинтош в простоте своей вообще не видит смысла в такой постановке вопроса: большинство социал-демократии перешло в лагерь буржуазии, следовательно, и центристы, и спартаковцы также являлись буржуазными течениями. […] Однако как быть тогда с большевиками и голландскими «трибунистами», которые на Циммервальдской и Кинтальской конференциях предлагали свою резолюцию о превращении империалистической войны в гражданскую, но в итоге проголосовали за документы, призывавшие к миру без аннексий и контрибуций? Макинтош видит все в черном и белом цвете, заданным раз и навсегда. Он не замечает эволюции, тем более – ее направленности. К счастью, Макинтош не врач, потому что он был бы плохим врачом, который воспринимал бы больного, как уже труп.

Нужно особо отметить также, что, если подобный подход не применим к человеку, то тем более не годится он для исторического движения, в данном случае, пролетарского. В этом случае переход от жизни к смерти измеряется не секундами и минутами, а годами. Есть разница между моментом, когда рабочая партия подписывает свой смертный приговор, и ее окончательным, бесповоротным умиранием. Это, вероятно, нелегко понять радикальному фразеру, но не составляет никакой трудности для марксиста, который не имеет привычки подобно крысе бежать с корабля, едва в нем появляется течь. Революционерам известна историческая значимость организации, созданной рабочим классом, и, пока в ней теплится хоть искра жизни, они борются за ее спасение и сохранение. Подобную позицию еще несколько лет назад отвергали Коммунистическая рабочая организация, Ги Сабатье и другие фразеры, по мнению которых, Коммунистический Интернационал и партия большевиков всегда были буржуазными. Тем более не приемлет ее Макинтош. Революционеры могут ошибаться в какой-то конкретный момент, однако для них этот вопрос имеет огромное значение. Почему? Потому что они не секта исследователей, а живая часть живого тела, которым является рабочее движение со своими подъемами и спадами.

Социал-шовинистское большинство социал-демократии лучше Макинтоша осознавало опасность этого оппозиционного течения для войны и Священного Союза и поспешило исключить его из своих рядов. В результате 8 апреля 1917 года исключенные образовали НСДПГ. Союз Спартака согласился войти в новую партию после долгих сомнений и колебаний и поставил условием своего членства сохранение за ним «полной свободы критики и независимой деятельности». Позднее Либкнехт следующим образом охарактеризовал отношения между Союзом Спартака и НСДПГ: «Мы вступили в НСДПГ, чтобы подталкивать ее вперед, подхлестывать ее, привлекать к себе ее лучшие элементы». Более чем сомнительно, что подобная стратегия в тот момент оправдала бы себя, но ясно одно: Либкнехт и Люксембург справедливо считали НСДПГ центристским движением в пролетариате, а не буржуазной партией.

Не следует забывать, что из 38 участников Циммервальдской конференции 10 членов немецкой делегации поддерживало руководство Ледебура, 7 – центристскую оппозицию, 2 – Союз Спартака и один – бременских левых. Из 43 участников Кинтальской конференции семеро представляло Германию, из них 4 центриста, 2 спартаковца и один бременский левый. Войдя в состав НСДПГ, Союз Спартака сохранял полную независимость, и на Циммервальдской и Кинтальской конференциях занимал примерно те же позиции, что и большевики.

Невозможно понять, чем в действительности являлась центристская НСДПГ, вне контекста грандиозного подъема борьбы рабочих масс. В апреле 1917 года в Германии началась массовая стачка, в которой в одном только Берлине приняло участие 300 тыс. рабочих. Тогда же впервые взбунтовались матросы. В январе 1918 года в связи с Брестскими мирными переговорами началась волна забастовок, число участников которых составило 1 миллион. Забастовку организовали революционные делегаты, близкие к НСДПГ (и не меньшее удивление вызывает участие в стачечном комитете Эберта и Шейдемана). По некоторым оценкам, в момент раскола в СДПГ состояло 240 тыс. человек, а в НСДПГ – 100 тыс. В 1919 году численность последней достигла 1 миллиона членов только в крупных промышленных центрах. В этой статье невозможно перечислить все перипетии революционных событий 1918 года в Германии. Напомним только, что 7 ноября состоялось объединение Союза Спартака и бременских левых. Либкнехт, едва освободившись из тюрьмы, вступил в организацию революционных делегатов, которые готовили вооруженное выступление, намеченное на 9 ноября. Но еще ранее, 30 октября, начались волнения в Киле. Во многих отношениях начало революции в Германии напоминает Февральскую революцию 1917 года в России. Особенно в том, что касается незрелости субъективного фактора – классовой сознательности. Как и в России, съезды советов уполномочили своих «представителей», которые были ярыми сторонниками войны до победного конца, – Эберта, Шейдемана и Ландсберга, к которым добавили троих членов НСДПГ, Гаазе, Диттмана и Барта. Последние, правые центристы со всей вытекающей из этого мягкотелостью, вялостью, колебаниями, служили как бы «революционным» ручательством за Эберта и Шейдемана; недолго (с 20 по 29 декабря 1919 года), но достаточно для того, чтобы позволить тем с помощью прусских юнкеров и фрайкоров устроить контрреволюционную бойню. Политика полудоверия-полунедоверия к этому правительству со стороны руководства НСДПГ странным образом напоминает условную поддержку правительства Керенского руководством большевиков вплоть до мая 1917 года, когда верх взял Ленин со своими «Апрельскими тезисами». Основное отличие между ними заключается, однако, не столько в твердости большевистской партии во главе с Лениным и Троцким, сколько во влиянии и хитроумии немецкой буржуазии, которые позволили ей собраться силами и нанести поражение пролетариату, что резко контрастировало с крайней слабостью буржуазии русской.

Что же касается НСДПГ, она, как и всякое центристское течение, разрывалась между правыми, стремившимися возвратиться в СДПГ, которая уже перешла на сторону буржуазии, и нарастающей тенденцией к окончательному присоединению к революционному лагерю. В январе 1919 года в Берлине, в кровавые дни контрреволюции, НСДПГ поддерживала спартаковцев; позднее так происходило и в других городах, в частности, в Баварии, в Мюнхене. НСДПГ, как и всякое центристское течение, не выдержало решающих испытаний революции. Она неизбежно должна была расколоться – и раскололась. Уже на ее II съезде (6 марта 1919 года) обе тенденции вступили в столкновение по ряду вопросов: о синдикализме, парламентаризме и в первую очередь – о вступлении в Коммунистический Интернационал. Большинство было против вхождения в Коминтерн. Влияние меньшинства постепенно росло, хотя на состоявшейся в сентябре национальной конференции ему еще не удалось заручиться достаточной поддержкой. 30 ноября на Лейпцигском конгрессе была единогласно принята предложенная меньшинством программа действий, где провозглашался принцип диктатуры советов. Конгресс решил начать переговоры с Коминтерном. В июне 1920 года немецкая делегация отправилась в Москву для продолжения обсуждения и для участия во II конгрессе III Интернационала.

Исполком Коминтерна подготовил текст, в котором изначально содержались 18 условий вступления в Интернационал, а затем к ним были добавлены еще 3. После ожесточенных дебатов чрезвычайный конгресс НСДПГ, состоявшийся в октябре 1920 года, решил принять 21 условие вступления в Коминтерн (за проголосовало 237 человек, против 156).

Макинтош и следом за ним Ж.А. в августе 1984 года открыли для себя то, в чем левые в Коминтерне всегда упрекали свой Интернационал: по их мнению, определив условия вхождения в него, он «оставил слишком широкими ячейки сети». Но, как обычно, запоздалое открытие нашего меньшинства выглядит доведенной до абсурда карикатурой. Не вызывает никаких сомнений, что в 21 условии содержались ошибки, и заметили их не в 1984 году. Левые подвергали их критике еще в 1920-м. И что это доказывает? Что Коминтерн был буржуазным? Или что он с самого начала занимал центристские позиции по целому ряду вопросов? Внезапный порыв негодования представителей нашего меньшинства с трудом может скрыть их незнание истории, которую они открывают для себя только сегодня, и абсурдность их вывода о том, что центризм невозможен в период упадка капитализма.

Так наши сторонники меньшинства, идущие на уступки консилизму, делаются поборниками идейной чистоты. Они как будто не опасаются, что их поднимут на смех, когда заявляют о необходимости девственно чистой коммунистической партии, точно с Луны свалившейся или рожденной, подобно Афине Палладе, во всеоружии из бедра Юпитера. При всей своей близорукости они должны хотя бы знать и понимать не такую уж долгую историю ИКТ. Откуда пришли создавшие ее группы? Нашим сторонникам меньшинства следовало бы взглянуть на себя и собственное политическое прошлое. Откуда же взялись RI и WR, бельгийская, американская, итальянская, испанская, шведская секции? Разве не из анархиствующей протестной среды без четкого идейного содержания?

Наша «сеть» никогда не будет иметь ячеек достаточно узких, чтобы полностью защитить нас от появления центристских элементов. История ИКТ, не говоря уже об истории рабочего движения, свидетельствует о том, что революционное движение – это непрерывный процесс фильтрации. Достаточно взглянуть на наше меньшинство, чтобы понять, сколько путаницы способно внести оно в наши ряды за один только год.

Так, Макинтош обнаружил, что могучий революционный поток увлек за собой Смераля, Кашена, Фроссара, Серрати и им подобных. Макинтош когда-нибудь вообще видел революционный поток из окна своего университета?

Что касается ФКП, Макинтош по-своему представляет ее историю, заявляя, в частности, что партия вступила в Коминтерн, группируясь вокруг Кашена и Фроссара. Разве ему неизвестно о Комитете III Интернационала Лорио и Суварина, противостоявшего Комитету за восстановление, образованного Фором и Лонге? Фроссар и Кашен колебались от одного комитета к другому и лишь в конечном итоге поддержали предложенную Комитетом III Интернационала резолюцию о вступлении в Коминтерн. На Страсбургском конгрессе в феврале 1920 года большинство еще высказывалось против этого. На Турском конгрессе в декабре того же года вхождение в Коминтерн поддержало 3208 делегата, позицию Лонге (вступление с оговорками) – 1022 и 397 воздержались (группа Блюма и Реноделя).

Ячейки не были достаточно узки? Безусловно. И, тем не менее, нужно понимать, что такое могучий революционный поток. Мы обсуждаем вопрос, являлись ли партия большевиков, спартаковцы, социалистические партии, вступившие в Коминтерн, рабочими или буржуазными. Мы ведем речь не об их заблуждениях, а об их классовом характере, и Макинтош и иже с ним здесь ничем не могут нам помочь. Если Макинтош не понимает, как течение может обретать сознательность и эволюционировать от буржуазной идеологии к пролетарской, то тем более не в состоянии он понять разницы между ним и течением вырождающимся, эволюционирующим в обратном направлении.

В застывшем, раз и навсегда заданном представлении Макинтоша об окружающем мире движению места нет. Вот почему он не в силах осознать, что необходимо помочь, пусть критически, тому, кто движется навстречу, и вести беспощадную борьбу с теми, кто уходит прочь. Но главное, он не способен осознать момента окончательного завершения перерождения пролетарской партии. Не пересказывая всю историю рабочего движения, дадим ему точку опоры: партия окончательно потеряна для рабочего класса, когда в ней не остается ни одного живого пролетарского течения. Так произошло в 1921 году с социалистическими партиями, в начале 1930-х гг. – с коммунистическими. Вот почему до этого есть все основания использовать применительно к ним понятие «центризм».

В заключение следует отметить, что «Новая теория» Макинтоша, который не желает признавать существования центризма в период упадка, очень напоминает поведение тех людей, которые, вместо того, чтобы лечиться, предпочитают игнорировать «нехорошую болезнь». С центризмом не ведут борьбу, отрицая или игнорируя его. Центризм, как и всякую прочую язву, от которой может страдать рабочее движение, невозможно излечить, утаивая его. Чтобы бороться с болезнью, нужно выявить ее, как говорила Роза Люксембург. Новая теория Макинтоша базируется на суеверном страхе перед пагубной силой слов: чем меньше говорят о центризме, тем лучше. Мы, наоборот, считаем, что центризм нужно уметь распознавать в любой период, подъема или упадка, и понимать, в какую сторону он эволюционирует. Преодоление центризма и борьба с ним свидетельствуют в конечном итоге о степени зрелости субъективного фактора – сознательности рабочего класса.

М. Х. (декабрь 1984 г.)