В октябре 1917 года, после трех лет страшной бойни на полях сражений, луч надежды забрезжил в кровавом тумане мировой войны. Российские рабочие свергли царя в феврале того же года, однако пришедшее на смену монархии буржуазное Временное правительство настаивало на продолжении войны «до победного конца». Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, в первых рядах которых выступали большевики, требовали немедленного прекращения войны и призывали рабочих всего мира последовать их революционному примеру. И это не было пустыми мечтаниями, ибо во всех странах-участницах войны поднимался ропот недовольства – забастовки на предприятиях военной промышленности, волнения и братания на фронтах. В ноябре 1918 года произошла революция в Германии, которая вынудила правящий класс сделать ставку на прекращение войны из опасения, что всякая попытка продолжить ее разожжет революционный пожар. Недолгое время бродил по миру призрак «большевизма» – который тогда олицетворял собой солидарность рабочего класса без границ и захват политической власти рабочими советами. Для правящего класса это могло означать только хаос, анархию, крах самой цивилизации. Но для трудящихся и революционеров Октябрьское восстание обещало новый, лучший мир. В 2017 году Русская революция остается важнейшим событием мировой истории, и ее столетняя годовщина вызывает воспоминания, некомфортные для сильных мира сего. В самой России режиму Путина не удается выбрать подходящий тон для памятных мероприятий: в итоге наследником Октября был объявлен могучий сталинистский Советский Союз, который мечтает реставрировать империя Путина (выученика КГБ). Но с другой стороны, диаметрально противоположной такому националистическому представлению, существует интернационалистическая идея Ленина и большевиков о верности рабочего класса России не родине-матери, а трудящимся всего мира. В странах западной демократии также наблюдается путаница объяснений и толкований, но одно можно утверждать с уверенностью: если их высказывают политические деятели, ученые и журналисты, отстаивающие интересы капитала, то в них непременно искажается значение Русской революции.

Каковы же основные направления этой идеологической атаки, попытки либо похоронить, либо исказить память рабочего класса?

Ушла ли в прошлое классовая война?

Первым направлением атаки против Октября 1917-го является идеология, утверждающая, будто классовая борьба – дело прошлого и не имеет реального значения в современном мире. Нам говорят, что мы больше не живем в эпоху черно-белых фильмов с дергающимся изображением, когда кавалерийские атаки определяли исход сражений, а крестьяне обрабатывали земли плугом на конской тяге (если не сами впрягались в него). Даже большие заводы – подобные Путиловскому в Петрограде (ныне Санкт-Петербурге), где десятки тысяч рабочих подвергались жестокой эксплуатации, – уже по большей части исчезли, по крайней мере, во многих западных странах. Мало того, что стало намного меньше крестьян, но и рабочий класс, если он вообще существует, трудно назвать эксплуатируемым, так как рабочие могут обратиться за поддержкой к доброму государству и имеют возможность приобрести (хотя бы в кредит) ряд вещей, недоступных российским пролетариям в 1917 году. И разве такие суперкорпорации, как Uber, не ближе к действительности, когда заявляют, что объединяют индивидуальных предпринимателей, а не коллективную рабочую силу, способную сообща отстаивать свои интересы? Какую бы работу мы ни выполняли, не правильнее было бы определять нас всех как граждан, живущих при демократических порядках?

Однако нам каждый день твердят, что капитализм (прежде всего, в своей нынешней «неолиберальной» форме) господствует на планете, хорошо это или нет. Совершенно верно – капитализм господствует на планете как никогда прежде; он, бесспорно, является мировой системой, глобальным способом производства, утвердившимся во всех странах мира, даже в таких, как Куба и Китай, до сих пор называющих себя «социалистическими»… Но факт остается фактом: везде, где существует капитализм, есть класс, который производит, трудится и подвергается эксплуатации, ибо капитал по определению основывается на неоплачиваемом труде наемных работников – трудятся ли они на заводах, в офисах, в супермаркетах, больницах, на транспорте или на дому. Короче говоря, как сказал Маркс в работе, озаглавленной «Наемный труд и капитал»: «Капитал предполагает наемный труд, а наемный труд предполагает капитал». А где есть капитал, там есть и рабочий класс.

Разумеется, последний претерпел огромные изменения с 1917 года. Целые индустриальные комплексы были переведены в Китай, или Латинскую Америку, или в другие страны, ранее называемые «Третьим миром». В значительной части «промышленно развитых» стран Западной Европы многочисленные рабочие уже не производят материальные блага на заводе и работают на дому, за компьютерами в «экономике знаний» или финансовом секторе; зачастую их рабочие места требуют гораздо меньше площади и меньшей концентрации производства, чем в традиционных индустриальных секторах, например, на шахтах, сталелитейных заводах и в доках. Все это способствовало исчезновению ряда условий, которые помогали пролетариату осознать себя как класс со своими особыми интересами в обществе. А также ослабило историческую память рабочего класса. Но не смогло уничтожить ее окончательно.

Действительно, объективное существование рабочего класса еще не означает автоматически, что в значительной части этого класса существует политический проект, идея о том, что капиталистическую систему можно и нужно свергнуть, заменив ее более совершенным общественным устройством. В самом деле, в 2017 году вполне обоснован вопрос: где современные аналоги марксистских организаций, таких, как большевики в России или спартаковцы в Германии, которые сумели завоевать большое влияние среди промышленных рабочих, участвуя в массовых движениях, забастовках и волнениях? В последние десятилетия, со времени «краха коммунизма» и расцвета популизма, тех, кто еще говорит о пролетарской революции, нередко представляют как экзотических чудаков, редких, исчезающих зверушек, и не только во враждебных буржуазных СМИ. Для огромного большинства рабочего класса 1917 год, Русская революция, Коммунистический Интернационал – все это позабыто, возможно, покоится где-то в глубинах подсознания, но не является больше частью какой бы то ни было живой традиции. Сегодня пролетариат так мало помнит о своем собственном прошлом, что правые популистские партии могут позиционировать себя – и позиционироваться их либеральными оппонентами – как  партии рабочего класса, подлинные наследники борьбы против правящих миром элит.

Такое забвение не случайно. Сегодня как никогда прежде капитализм опирается на культ новизны, «постоянное революционизирование» не только средств производства, но и предметов потребления, так что недавние новинки, вроде мобильных телефонов, устаревают уже через два года и требуют замены. Очернение «устаревшего» подлинного исторического опыта полезно для класса эксплуататоров, так как вызывает у эксплуатируемых нечто вроде амнезии. Рабочий класс сталкивается с опасностью забыть свои собственные революционные традиции; и он уже наносит себе урон тем, что забывает уроки истории, потому что они потребуются ему в грядущей борьбе. Буржуазия, являясь реакционным классом, хочет либо отнять у нас память о прошлом, либо (речь идет о популистах и джихадистах) предложить нам иллюзорное, неверное представление о нем. Пролетариат, в отличие от буржуазии, является классом, за которым будущее, и именно поэтому он способен воспринять все лучшее, чего достигло человечество в борьбе за коммунизм.

Капитализм себя изжил

Мы должны извлекать уроки из прошлого, поскольку капитализм как общественное устройство обречен на гибель своими собственными внутренними противоречиями; в 1914 году они погрузили мир в кошмар Первой мировой войны, а ныне грозят нарастающим варварством. Противоречие между потребностью в планировании производства и распределения в глобальном масштабе и разделением мира на соперничающие между собой государства-нации лежит в основе мировых империалистических войн и вооруженных конфликтов ХХ века; оно до сих пор вызывает хаотические военные столкновения, которые опустошают целые регионы на Ближнем Востоке, в Африке и других местах. То же самое противоречие – которое является всего лишь проявлением несовместимости общественного характера производства и частного характера присвоения – тесно связано с экономическими потрясениями мирового капитализма в 1929, 1973 и 2008 гг. и стремительным разрушением окружающей среды, угрожающим самой основе жизни на земле.

В 1919 году революционеры, собравшиеся в Москве, чтобы основать III (Коммунистический) Интернационал, отмечали, что империалистическая война 1914-1918 гг. знаменовала собой вступление мирового капитализма в эпоху одряхления и упадка, когда человечеству придется делать выбор между социализмом и варварством. Они предвидели, что если мировая пролетарская революция не свергнет капитализм, то предстоят войны еще более опустошительные, чем в 1914-1918 гг., а формы капиталистического господства станут чудовищнее тех, что существовали ранее. С окончанием мирового революционного подъема, когда проявили себя последствия изоляции и перерождения русской революции, эти предсказания более чем оправдались: ужасы нацизма, сталинизма и Вторая мировая война действительно не имели аналогов в прошлом.

Правда, капитализм уже неоднократно преподносил сюрпризы революционерам своей устойчивостью, способностью изобретать новые способы выживания и даже процветания. За Второй мировой войной последовали более чем два десятилетия «экономического бума» в ведущих капиталистических странах, хотя он и сопровождался постоянной угрозой ядерной войны на уничтожение между двумя империалистическими блоками, господствовавшими над миром. И пусть этот «бум» проложил путь к экономическому кризису, которые продолжался с конца 1960-х гг., в 1980-е капитализм, используя новые формы, не только выстоял, но и распространился на регионы, считавшиеся прежде «слаборазвитыми», как Индия или Китай. Но само это развитие, обеспеченное в значительной мере колоссальными кредитными вливаниями, оказалось чревато серьезнейшими экономическими проблемами на будущее (которые уже предвещал финансовый крах 2008 года). Одновременно экономический рост последних десятилетий лег тяжким бременем на окружающую среду и никоим образом не снизил угрозу военных конфликтов. Угроза мировой войны между двумя мощными блоками отступила, но сегодня остаются страны, имеющие ядерное оружие, и войны «по доверенности» сверхдержав, которые раньше как-то ограничивались наименее развитыми регионами, теперь напрямую влияют на ситуацию в ведущих странах мира (рост числа терактов в Европе и Америке и потоки беженцев, в отчаянии спасающихся от кошмарных войн на Ближнем Востоке и в Африке). Выживание капитализма сегодня как никогда несовместимо с выживанием человечества.

Вообще революция стала даже более необходима, чем в 1917 году; это последняя, самая верная надежда человечества, столкнувшегося с распадом общественного устройства; революция должна стать мировой, смести капитализм с лица земли и заменить его мировым человеческим сообществом, которое отнеслось бы к Земле как к «общему достоянию» и освободило бы производство и обмен от бесчеловечных требований рынка и извлечения прибылей. Таким уже был подспудный смысл революции 1917 года, которая являлась не просто российской, а мыслилась своими протагонистами как первый этап мировой революции; это действительно стало необходимым действующим фактором мощного подъема массовых стачек и выступлений, охватившего мир в 1917-1923 гг.

Ухудшает ли революция положение вещей?

Остается вопрос: если новое общественное устройство необходимо, то возможно ли оно на практике? Фактически второе направление атаки на память об Октябре 1917-го заключается в идее о том, что революция может лишь ухудшить положение вещей.

Доказательства? Русская революция привела к сталинскому ГУЛагу, массовому террору, постановочным политическим процессам, фальсификации истории, подавлению инакомыслящих; она создала экономику, пригодную для мощного развития военной промышленности, но не способную обеспечить население потребительскими товарами достойного качества; она установила «диктатуру пролетариата», которая использовала танки для подавления рабочих восстаний, как в Восточной Германии в 1953-м, в Венгрии в 1956-м или в Польше в 1981 годах.

И все это не возникло внезапно после смерти Ленина и прихода к власти Сталина. Уже при Ленине рабочие стачки и бунты подавлялись вооруженной силой. Жертвами бесконтрольного насилия ЧК стали многие рабочие и крестьяне. Еще при жизни Ленина советы постепенно утратили какой бы то ни было контроль над государством, а диктатуру пролетариата в значительной мере заменила диктатура партии большевиков.

Те, кто действительно считают революцию возможной, нисколько не заинтересованы в сокрытии правды или приуменьшении масштабности задач, которые придется решать рабочему классу, когда он осмелится выступить против капиталистической системы и свергнуть ее. Сделать революцию – значит отринуть всю накопившуюся грязь веков, все заблуждения и дурные привычки, унаследованные не только от капитализма и его идеологии, но и накопившиеся за тысячелетия классового господства. Это требует огромных физических, моральных и интеллектуальных усилий, ибо потребуется не только разрушить старый порядок с его государством и экономикой, но и создать новые общественные отношения, которые будут основываться не на конкуренции и исключительности, а на солидарности и сотрудничестве, и все это – в глобальных масштабах. Сама грандиозность проекта, его кажущаяся неосуществимость создали дополнительные трудности для современного рабочего класса. Гораздо легче ничего не делать или – это относится к тем, кто убежден в глубокой порочности нынешнего общественного устройства, – искать более «простые» альтернативы, которые предлагают харизматики-популисты, идеологи нигилистического терроризма в форме «джихада», или «левые» партии, заявляющие, будто существующее капиталистическое государство способно развиться в социализм.

Мы не намерены скрывать правды о русской революции, о ставших перед ней ужасных трудностях и ее трагических ошибках. Позднее мы подробнее остановимся на некоторых из них. Но прежде, рассматривая выводы, предложенные господствующим направлением в истории о том, что большевизм изначально не отличался от сталинизма, что всякая попытка разрушить существующий порядок неизбежно приведет к массовому террору и репрессиям, что человеческая натура такова, что капиталистическое общество соответствует ей наилучшим образом, вспомним, что в 1917 году правящий класс не стал уповать на пресловутый эгоизм человеческой натуры и дожидаться, когда все пойдет наперекосяк, чтобы затем глумиться: «Я же вам говорил!». В те годы буржуазия всего мира приняла более чем всерьез угрозу революции и сделала все возможное, чтобы подавить ее. Когда в 1918 году разразилась революция в Германии, капиталисты поспешили закончить войну, чтобы устранить одну из главных движущих сил, лежащих в основе массовых стачек и выступлений; к тому же государства Антанты пришли на помощь своему вчерашнему врагу – немецкому правящему классу – в его стремлении разгромить рабочих, солдат и матросов, решившихся последовать примеру Октябрьского восстания. Что же касается власти Советов в России, то оба противоборствующих лагеря Первой мировой войны объединились в попытках задушить в зародыше большевистскую угрозу. Защитникам Советской республики в Гражданской войне пришлось противостоять не только российским «белым» армиям, но и экспедиционным корпусам, отправленным британцами, американцами, японцами, немцами и многими другими (снабжавшими, кроме того, белогвардейцев оружием и военными советниками). Гражданская война вкупе с экономической блокадой, установленной прежними западными союзниками после выхода Советской России из войны, быстро привели к разрухе российской экономики, и без того обескровленной тремя годами войны, а с нею к лишениям и голоду. Гражданская война ослабила и традиционные оплоты промышленного пролетариата, который являлся самой активной силой революции. Многие лучшие его представители отправились добровольцами на фронт и погибли, а другие рабочие не имели иной возможности избежать голода в городах, кроме бегства в деревню в поисках пропитания и работы. Внутри России и за ее пределами велась неустанная пропаганда против большевиков, представлявшая их насильниками и душегубами; нередко использовалась тема антисемитизма, когда большевизм изображался простым оружием обширного заговора международного еврейства.

На самом деле многие политики «демократических стран» – в том числе Уинстон Черчилль в Великобритании – рассматривали фашистские режимы в Италии, а затем в Германии как необходимое зло, если можно опереться на него, чтобы преградить путь подъему большевизма. Точно так же, когда СССР при Сталине стремился присоединиться к «сообществу наций», ряд буржуазных политиков и правительств сочли, что с советским лидером «можно иметь дело», и поняли: его политика «строительства социализма в одной стране» означает, что он больше не заинтересован в мировой революции – и на самом деле против нее. Принятие СССР в мировое сообщество подтвердило его участие во Второй мировой войне в составе антигитлеровской коалиции.

И это наиболее красноречиво свидетельствовало о том, что сталинизм – не продолжатель большевизма, а его могильщик. В 1914-1918 годах большевизм с революционных позиций выступал против империалистической войны, за классовую борьбу во всех воюющих державах. В 1941 году сталинистский СССР – после разрыва пакта с нацистской Германией – поднял знамя «Великой Отечественной войны», а после ее окончания принял участие в империалистическом переделе мира.

Великая ложь: «сталинизм равняется коммунизму»

Таким образом, сталинизм являлся порождением не революции, а ее изоляции и поражения. В 1923 году угас мировой революционный пожар, начавшийся с Октябрьского восстания, что дало слою бюрократии, все более входившему в силу в партии большевиков, повод отказаться от приоритета мировой революции и объявить о строительстве социализма в одной стране – СССР. Но это означало отказ от базовой идеи марксизма о том, что социализм может существовать лишь в мировом масштабе, и отдельные социалистические аванпосты невозможны в принципе. Итак, то, что было построено сталинской бюрократией в ходе выполнения бесчеловечных пятилетних планов, являлось не социализмом, а разновидностью капитализма, при котором индивидуальные капиталисты заменены одним коллективным – государством. Такая тенденция к государственному капитализму никоим образом не была частным случаем СССР, а представляла собой универсальную реакцию капитализма на экономический кризис и войну, принимавшую различные формы: фашизм в Италии и Германии, «Новый курс» в США, кейнсианское «государство всеобщего благосостояния» после Второй мировой войны, военные диктатуры в ряде менее развитых капиталистических стран. Особенность России заключалась в том, что государственно-капиталистический уклон достиг в ней самой крайней, концентрированной формы в результате почти полной ликвидации частных капиталистов во время революции (одни из них бежали, другие оказались экспроприированы). К тому же контрреволюция развилась в недрах рожденного в революции государства и завладела большевистской партией, которая практически слилась с ним. Сталинский режим до самого конца своего существования заявлял о себе как о продолжателе Октябрьской революции, которую он похоронил под грудой трупов.

Подобное ложное отождествление придало видимость радикализма сталинистским партиям за пределами России и позволило им замаскировать таким образом собственную глубокую приверженность капитализму и национальным интересам своих стран ссылками на Красный Октябрь. А главное, дало возможность основным кликам правящего класса на Западе широко распространять величайшую ложь в истории – о том, что сталинский режим равняется «коммунизму».

Чудовищность этой лжи можно понять, сравнив сталинский режим с коммунизмом в подлинном смысле слова, идеи которого выдвигались в рабочем движении по крайней мере со времен Маркса и Энгельса. Для них, как и для всех, кто следует курсом марксизма, коммунизм означает преодоление тысячелетнего человеческого отчуждения, таких разновидностей социального устройства, когда то, что создано человеком, оборачивается против него и таким образом господствует над его жизнью. В политическом смысле – это общество без государства, ибо государство как раз и является выражением господства одного класса над другим, представляет собой политический аппарат, который никак не контролируется подавляющим большинством населения. И сталинский режим стал образчиком тотального доминирования государства над личностью, обществом, а главное – над рабочим классом. В экономическом плане коммунизм означает, что человечество свободно от бесчеловечных экономических законов, беспощадных требований рынка и увеличения прибыли. Это значит, что при коммунизме нет места деньгам, рынку и наемному труду. Однако тоталитарная власть сталинского государства, все его экономическое устройство, определяемое производством вооружений, зиждилось на прибавочной стоимости, которую создавал класс наемных работников. Капитал по сути своей является формой общественных отношений, а не просто легальной формой собственности. Для наемных работников нет никакой разницы, кому продавать свою рабочую силу – частному предпринимателю или государственному бюрократу: основы капиталистической эксплуатации остаются одними и теми же. Коммунизм означает конец разделению человечества на различные нации и отмену границ – а сталинистские режимы неустанно поддерживали националистическую идеологию, ревностно защищали свои национальные рубежи, преследовали собственные национальные, то есть империалистические интересы на мировой арене.

Но если утверждение о том, что «сталинизм равняется коммунизму», является столь чудовищной ложью, то почему оно широко распространено до сих пор? Во-первых, потому, что это отвечало интересам обоих лагерей правящего класса. Совершая всевозможные преступления против человечности и против рабочего класса в частности, сталинистская государственная буржуазия объявляла себя «преемницей» Октябрьской революции. Такие режимы находили идеологическое оправдание в том, что именовали себя «социалистическими» государствами, строившими коммунизм. И здесь сталинисты получали поддержку «слева» от троцкистов, которые продолжали утверждать, что такие режимы являлись рабочими государствами, пусть переродившимися и деформированными, и пролетариату следует их защищать. Точно так же для многих рабочих на Западе, не вполне убежденных в преимуществах капитализма в его демократической форме, мысль о том, что где-то в мире существует реальная альтернативу ему, оставалась источником надежды на лучшее. Сталинистские режимы действительно являлись капиталистическими, но представляли собой настолько деформированную форму капитализма, что могли показаться многим совершенно иным общественным устройством.

Но для значительной части людей на Западе – и, бесспорно, для большинства рабочего класса в самих сталинистских странах – идея о социалистическом или коммунистическом характере СССР и других государствах Восточного блока служила решающим доказательством того, что западная разновидность капитализма является системой единственно возможной, которую нужно защищать или стремиться к ней. Иными словами, нищета, жестокость и репрессии, характерные для сталинистских режимов, указывали на то, что капитализм невозможно заменить более совершенным общественным устройством. Капиталистическая конкуренция, безграничная жажда накопления богатств преподносились как неотъемлемые свойства человеческой натуры. Вот почему правящий класс на Западе столь категорично именовал своего соперника на Востоке социалистическим или коммунистическим; и когда в конце 1980-х гг. сталинистские режимы пали, лживые утверждения о том, что это событие окончательно доказывает крах марксизма и коммунизма, распространялись по всему миру при помощи громких политических кампаний, отголоски которых слышны и поныне. Эти кампании внесли значительный разлад и замешательство в ряды рабочего класса, который в 1980-е гг. уже с огромным трудом различал перед собой перспективу реализации исторического проекта, способного поднять его борьбу за сиюминутные требования на более высокий уровень, требующий большего единства. Широко распространившееся представление о том, что, кроме существующего общественного устройства, нет никаких перспектив, нанесло весьма ощутимый удар по способности рабочего класса сделать свой протест политическим, выступить против капиталистической системы в целом.

В защиту Октября

Ключевой составляющей очернения Русской революции является идея о том, что Октябрьское восстание было лишь государственным переворотом, совершенным жаждавшей власти партией большевиков, которая быстро создала тоталитарное государство, предтечу сталинского режима. Разумеется, подобная историческая версия выставляла, казалось бы, в благоприятном свете рабочих, которые в феврале 1917 года начали стихийные массовые стачки и образовали «демократические» советы. Рабочее движение свергло царское самодержавие и, по мнению видных либеральных историков вроде Орландо Файджеса, могло подготовить почву для возникновения подлинно демократического парламентского государства, которое, в свой черед, избавило бы (как знать?) Россию от десятилетий страданий и ужасов. Но этим радужным надеждам не позволили осуществиться интриги большевиков, которые со своей догмой о «диктатуре пролетариата» обманули массы демагогическими лозунгами.

Что же на самом деле произошло между февралем и октябрем 1917 года? Прежде всего, состоялось политическое пробуждение рабочего класса до самых его глубин, а с ним – всех угнетенных слоев населения; этот процесс Джон Рид очень точно описал в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир»:

«Вся Россия училась читать и действительно читала книги по политике, экономике, истории – читала потому, что люди хотели знать … Жажда просвещения, которую так долго сдерживали, вместе с революцией вырвалась наружу со стихийной силой. За первые шесть месяцев революции из одного Смольного института ежедневно отправлялись во все уголки страны тонны, грузовики, поезда литературы. Россия поглощала печатный материал с такой же ненасытностью, с какой сухой песок впитывает воду. … Затем – слово. Россию затоплял такой поток живого слова, что по сравнению с ним "потоп французской речи", о котором пишет Карлейль, кажется мелким ручейком. Лекции, дискуссии, речи – в театрах, цирках, школах, клубах, залах Советов, помещениях профсоюзов, казармах... Митинги в окопах на фронте, на деревенских лужайках, на фабричных дворах... Какое изумительное зрелище являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят сорок тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов – кого угодно, о чем угодно и сколько бы они ни говорили. В течение целых месяцев каждый перекресток Петрограда и других русских городов постоянно был публичной трибуной. Стихийные споры и митинги возникали и в поездах, и в трамваях, повсюду … Попытки ограничить время ораторов проваливались решительно на всех митингах, и каждый имел полную возможность выразить все чувства и мысли, какие только у него были...».

Вот что означает перевод классовой борьбы в политическую плоскость. Рабочие, побуждаемые суровой экономической необходимостью, ставили вопрос о том, как управлять обществом в целом. Не через обманчивую демократию парламентской системы, которая «дает власть» трудящимся, позволяя им время от времени поручать профессиональным экспертам и политикам править «от их имени»; но с помощью пролетарских методов объединения, дискуссии и самоорганизации, через целую сеть собраний на рабочих местах, в кварталах, полках, деревнях, которые могли посылать (и отзывать) делегатов с конкретными мандатами в вышестоящие советы. В 1917 году такая сеть распространилась по всей России менее чем за год, и вдохновила на создание подобных органов во всем мире. На этих собраниях и в советах вырабатывалось классовое сознание, происходили столкновения между теми, кто сохранял преданность партиям и идеологиям прежней системы (причем многие из них продолжали называть себя социалистами), и теми, кто стремился довести революцию до ее логического конца. Последние не полагались на парламент, в котором преобладали бы буржуазные партии, а хотели положить конец по определению нестабильной ситуации «двоевластия» путем взятия власти советами. Лозунги большевиков – и прежде всего требование прекратить войну, которая принесла тяжкие испытания рабочему классу и крестьянству, – соответствовали постепенному осознанию большинством населения того факта, что буржуазные партии и политики не хотели и не могли отказаться от курса на «национальную оборону»; перед лицом угрозы снизу эти клики предпочли бы откровенную диктатуру буржуазии, даже если бы она потребовала ликвидации советов. Пособничество демократов корниловскому путчу в августе 1917 года и последовавшим затем попыткам Временного правительства «восстановить порядок» убедили многих рабочих, что выбор остается только один: между диктатурой буржуазии и диктатурой пролетариата.

Октябрьское восстание стало, по сути, кульминационным пунктом этого процесса политизации. К нему привели рост влияния большевиков и других революционных групп в советах по всей России, все громче звучавшие требования свержения Временного правительства и замены его властью Советов. Но также оно отражало развитие самоорганизации и централизации. Восстание было заранее спланировано и, в частности, в Петрограде, обошлось без большого насилия; его движущей силой были в основном хорошо организованные отряды рабочих и матросов; им руководил орган Петроградского совета – Военно-революционный комитет; оно позволило Всероссийскому съезду советов объявить себя верховной властью в стране. Все это означало, что восстание было не путчем, наоборот, российский рабочий класс усвоил и воплотил в жизнь учение Маркса о том, что «восстание – это искусство»:

«Демонстраций, уличных боев, баррикад, всего того, что входит в привычное понятие восстания, почти не было: революции незачем было разрешать уже разрешенную задачу. Захват правительственного аппарата можно было выполнить по плану, при помощи сравнительно немногочисленных вооруженных отрядов, направляемых из единого центра. […] Спокойствие на октябрьских улицах, отсутствие толп и боев давали противникам повод говорить о заговоре ничтожного меньшинства, об авантюре кучки большевиков. […] В действительности же большевики могли свести в последний момент борьбу за власть к "заговору" не потому, что были маленьким меньшинством, а, наоборот, потому, что имели за собою в рабочих кварталах и казармах подавляющее большинство, сплоченное, организованное, дисциплинированное» (Троцкий Л.Д. «История русской революции»).

Рабочий класс сумел воспользоваться относительной слабостью, разобщенностью и неопытностью буржуазии в России и сверг ее власть. Немецкая же буржуазия быстро показала, что является противником гораздо более опасным; безусловно, во время будущей революции рабочий класс столкнется с еще более грозным правящим классом, с его высокоорганизованным государственным и идеологическим аппаратом. И, тем не менее, Октябрьское восстание до сих пор является наивысшей точкой, достигнутой пролетариатом в своей борьбе. В нем нашли проявление его способность к массовой самоорганизации, осознание собственных целей, уверенность в способности управлять общественной жизнью. Это предвосхищало то, что Маркс назвал «концом предыстории», когда человечество находилось во власти несознательных общественных сил; предвосхищало будущее, в котором человек впервые будет творить собственную историю, исходя из своих целей и потребностей.

Необходимость классовой партии

В ходе дискуссий среди большевиков в период, непосредственно предшествовавший восстанию, Ленин, которого вывели из терпения колебания в советах (и даже в партии)¸ допустил возможность восстания силами большевистской партии, которая тогда получила большинство во многих советах. Но Троцкий не согласился с этим и настаивал на том, что восстание должно однозначно рассматриваться как дело органа, подотчетного советам, то есть организации рабочего класса в целом. В этой дискуссии вырабатывалось понимание того, что взятие политической власти – не задача партии. Мы к этому еще вернемся. Однако неуклонное развитие классовой сознательности между февралем и октябрем безусловно доказало, что пролетарская революция не может победить без решающего влияния и политического руководства со стороны коммунистической партии.

Поскольку пролетариат в буржуазном обществе является эксплуатируемым классом, его классовое сознание неоднородно. В его рядах всегда будут те, кто отличается большей боевитостью, активнее противится влиянию господствующей идеологии, лучше осознает смысл и уроки исторической борьбы рабочего класса. Специфической задачей коммунистической партии является объединение наиболее дальновидных элементов класса вокруг тщательно разработанной программы, которую она должна отстаивать, невзирая на общий уровень сознательности рабочих в данный момент. Это не означает, что коммунистическая организация обладает абсолютной истиной: коммунистическая программа основывается на теоретическом осмыслении реальных уроков истории и постоянно обогащается новым опытом и дискуссиями в рабочем движении. Могут возникать ситуации – как во время русской революции, когда сам Ленин отмечал, что наиболее передовые рабочие оказывались левее большевиков, –  когда партия не успевает за развитием классового сознания. Но это означает лишь, что борьба против влияния идеологии правящего класса должна вестись внутри коммунистической организации точно так же, как она ведется в самом рабочем классе: впрочем, именно в такие моменты коммунистическая организация играет роль жизненно важной лаборатории, где вырабатывается классовое сознание.

Такая ситуация сложилась в большевистской партии после февральской революции. Большинство «старых большевиков» в России, охваченные демократической эйфорией, которая последовала за отречением царя, заняла откровенно оппортунистическую позицию критической поддержки Временного правительства и продолжения войны, названной тогда «оборонительной» как утратившей империалистический характер со стороны России. Эта точка зрения ставила под сомнения три года решительного противодействия войне с позиций интернационализма, которое выдвинуло большевиков в авангард всего мирового социалистического движения. Но связь партии с пролетариатом, хотя и оказалась под угрозой, полностью не была утрачена. Вернувшись в апреле в Россию, Ленин – рассчитывая на радикализацию наиболее боевитых слоев рабочего класса, – потряс партию до самого основания своими «Апрельскими тезисами», в которых отвергалась всякая поддержка буржуазного Временного правительства и участия в империалистической войне. Лидер большевиков призвал рабочих и бедных крестьян готовиться к следующему неизбежному этапу революционного процесса: переходу власти к советам, что должно было послужить сигналом к интернациональной революции против мировой капиталистической системы. Ленин понимал, что эту точку зрения придется отстаивать в партии, а затем в советах и в рабочем классе в целом – не толкая их на авантюристические действия, а терпеливо разъясняя, ведя политическую борьбу за ясность позиций:

«Пока мы в меньшинстве, мы ведем работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок» (тезис 4).

Проводя работу по «терпеливому разъяснению», в то время как в России назревал кризис, а массы рабочих и крестьян все больше разочаровывались в кормившем их лживыми обещаниями Временном правительстве, партия большевиков (вставшая на ленинские позиции) сумела решающим образом ускорить развитие классового сознания. Терпеливость партии оказалась особенно важной в июльские дни, когда меньшинство трудящихся и матросов Петрограда рисковало поддаться на провокации буржуазии и попытаться взять власть без учета того, что большинство рабочего класса России еще не готово было поддержать эту инициативу. В результате последовала бы деморализующая расправа над самыми передовыми рабочими; в подобную ловушку угодили почти два года спустя немецкие рабочие и спартаковцы, и для них положение стало безвыходным. В июле 1917 года большевики не прятались по углам, а участвовали в рабочих выступлениях, разъясняя, почему пока не настало время для взятия власти – позиция совершенно не популярная. Сразу же после июльских событий против партии была развязана яростная клеветническая кампания; большевиков обвиняли в том, что они агенты германского империализма, Временное правительство обрушило на них репрессии. Но партия не только пережила все это, но и сумела отвоевать себе влияние в рабочем классе благодаря своей важнейшей роли в противодействии попытке путча генерала Корнилова в августе. Число большевиков в советах увеличилось по всей стране. Тем самым партия готовилась к тому моменту, когда ей придется уже не сдерживать пролетариат, а решительно выступить вместе с ним – к Октябрьскому восстанию.

Эта способность к последовательному анализу и верность своим принципам даже в неблагоприятные периоды – как это было во время войны, когда большинство рабочих поддалось патриотической лихорадке, – показывает лживость измышлений о том, что большевики являлись лишь горсткой макиавеллиевски хитрых заговорщиков, озабоченных исключительно захватом власти.

Перерождение революции и ошибки партии большевиков

После поражения революции некоторые революционные политические течения, которые поначалу поддерживали большевиков и Октябрь – часть немецких левых коммунистов, анархисты-интернационалисты, – которые очень рано заметили признаки ее перерождения, начали склоняться к мысли о том, что произошел всего лишь государственный переворот, совершенный жадными до власти большевиками; последние в лучшем случае являлись «буржуазными революционерами» и не имели отношения к пролетарскому движению. Но таким образом сторонники подобной точки зрения уходили от реальной проблемы, с которой сталкивались революционеры, пытавшиеся разобраться, что произошло в России; следовало понимать, что пролетарские организации могут перерождаться и даже совершать предательство под колоссальным давлением со стороны существующего общественного устройства и его идеологии.

Лучшая отправная точка, позволяющая понять вершины и провалы русской революции, была намечена спартакисткой Розой Люксембург, которая в своей брошюре о революции в России, написанной в тюрьме в 1918 году, выражала полную солидарность с большевиками в противостоянии кровожадной пропаганде правящего класса. По ее мнению, большевики,  решительно выступая за пролетарскую революцию и против империалистической войны, восстановили честь международного социализма, замаранного предательством оппортунистического крыла социал-демократии, которая поддержала Первую мировую войну, а затем всеми силами противилась революции. Будущее, писала Роза Люксембург, принадлежит большевизму, ибо он выступает за мировую революцию, и это сразу понял правящий класс. Такая позиция ни в коей мере не мешала ей резко и прозорливо критиковать серьезные ошибки, которые, по ее мнению, допустили большевики после прихода к власти: тенденцию к ограничению и даже запрету свободных дискуссий и политической самоорганизации в советах и других органах; использование «красного террора» против заговорщиков-контрреволюционеров; уступки национализму в политике «самоопределения» в отношении народов бывшей российской империи и др. Но Роза Люксембург никогда не теряла из виду того обстоятельства, что эти ошибки следует рассматривать в контексте изоляции Русской революции, когда иностранная интервенция и блокада быстро превратили Советскую Россию в осажденную крепость. Преодоление такой ситуации зависело исключительно от рабочего класса всего мира, особенно Западной Европы; лишь он один мог способствовать снятию блокады, совершив революцию и свергнув капитализм в своих странах. Позднее, основываясь на анализе Розы Люксембург, другие течения, в особенности Итальянские левые коммунисты, сумели развить некоторые ее критические положения и отвергли те из них, которые являлись ошибочными (например, поддержку Учредительного собрания). Итальянские левые, в частности, подчеркивали, что задачей революционеров, действующих в условиях поражения революции, является осмысление ее уроков на основании реального жизненного опыта: сами большевики, как и их современники, участвовавшие в революционном движении, не могли заранее ясно представлять себе проблемы, которые еще не были поставлены, – такие, как отношения между партией и переходным государством.

Опыт поражения русской революции принадлежит рабочему классу, и ему, его политическим организациям надлежит извлечь из них важнейшие уроки с тем, чтобы в будущем, на этапе нового революционного подъема, не повторить прежних ошибок. Мы уже много писали об этом, а потому подчеркнем наиболее значимые:

1. Не только социалистическое общество невозможно в рамках одной страны, изолированная пролетарская политическая власть не способна долго держаться во враждебном капиталистическом окружении. Когда пролетариат приходит к власти в одной стране, вся его политическая и экономическая деятельность должна быть подчинена главной необходимости – распространить революцию на весь мир. Ограниченная одной страной или одним регионом, революция обречена на поражение либо из-за нападения извне, либо из-за внутреннего перерождения.

2. Роль пролетарской партии состоит не в том, чтобы осуществлять власть от имени рабочего класса. Последнее – задача рабочих советов и других массовых организаций. Советы, состоящие из избираемых и в любой момент отзываемых делегатов, несовместимы с буржуазным парламентаризмом, где власть в правительстве годами удерживают партии, набравшие большинство голосов. Более того, осуществляя политическую власть, пролетарская партия приносит в жертву свою основную функцию – выражать критическое, самое радикальное мнение в массовых организациях рабочего класса. Попытка большевиков любой ценой удержать власть после 1917 года привела не только к тому, что их партия подменила собой советы, но и к ее постепенному упадку и разрушению, превращению в государственный бюрократический механизм.

3. Пролетарская революция по необходимости прибегает к насилию в отношении прежнего правящего класса, который до конца готов биться за свои привилегии. Но насилие со стороны пролетариата не может использовать те же методы, что государственный террор правящего класса. Оно направлено прежде всего против общественных отношений, а не против отдельных лиц; ему чужд дух отмщения; оно должно постоянно находиться под контролем рабочих советов и руководствоваться принципами пролетарской морали – согласно которой используемые средства обязаны соответствовать цели, созданию общественного устройства, основанного на солидарности между людьми, в противоположность буржуазному тезису о том, что «цель оправдывает средства». В этом смысле Роза Люксембург совершенно правильно отвергала «красный террор». Хотя было необходимо дать решительный отпор контрреволюционным заговорам прежнего правящего класса и создать специальный орган для борьбы с ними – ЧК, эта организация быстро вышла из-под контроля советов и поддалась моральному разложению и материальной коррупции, присущих прежнему общественному устройству. А главное, насилие стало вскоре использоваться не только против правящего класса, но и – и в особенности – против инакомыслящих слоев пролетариата: рабочих, которых вынудила бастовать нищета, вызванная гражданской войной, пролетарских политических организаций, таких, как анархисты, которые критиковали большевистскую политику. Кульминационной точкой этого процесса стало подавление рабочих и матросов Кронштадта в 1921 году, которых объявили контрреволюционерами, хотя они подняли знамя мировой революции и призывали к возрождению советов. Так оправдались слова о том, что «революция пожирает своих детей» – это стало и ключевым моментом в разрушении власти советов изнутри. Его глубоко деморализующее влияние на рабочий класс в России наглядно доказывает, что все связанные с насилием взаимоотношения в самом рабочем классе должны всегда отвергаться. 

4. Критика понятия «Красный террор» связана с проблемой государства в переходный период. Революция создала не только рабочие советы, но также и целую сеть советов, объединивших другие классы и социальные слои, а также организации вроде ЧК и Красной армии, порожденные гражданской войной. Этот государственный аппарат в тяжелых условиях революции стремился упрочиться в ущерб чисто пролетарским организациям – советам, фабзавкомам, Красной гвардии, – одновременно поглощая и ослабляя саму большевистскую партию. Как с горечью заметил Ленин в 1922 году, машина вышла из-под контроля водителя. Хотя переходное государство является неизбежной необходимостью, пока еще существуют классы, Русская революция учит нас, что государственные учреждения имеют консервативную природу, и над ними необходим постоянный непосредственный контроль собственных органов революционного класса. Посредством рабочих советов пролетариат будет осуществлять свою диктатур над переходным государством.

5. Если коммунизм ведет к отмене государства и капиталистической экономики, основанной на наемном труде и товарном производстве, то было бы ошибкой считать, что он возникнет тогда, когда или государство, или сеть рабочих советов сохраняют и укрепляют капиталистические отношения. Иными словами, ни государственный капитализм, ни «рабочее самоуправление» (за которое выступали анархисты в России) не являются этапами на пути к коммунизму; напротив, они относятся к числу тех методов, которые позволяют сохранить капитал. Это не значит, что подлинный коммунизм можно установить в одночасье, особенно если революция не охватила всю планету. Коммунизм является продуктом сознательной и организованной борьбы против капиталистических отношений, вести которую способен лишь политически господствующий и самоорганизованный пролетариат; а экономические меры, принятые им непосредственно после взятия власти, должны быть по возможности совместимыми с коммунизмом. Но в России преобладающая часть большевиков оказалась неспособна отказаться от идеи о том, что государственный капитализм является необходимым этапом на пути к социализму. На деле это – даже еще до победы сталинизма – означало оправдание растущей эксплуатации и обнищания рабочего класса «развитием производительных сил» ради строительства будущего коммунистического общества. Идея о том, что существование диктатуры пролетариата неразрывно связано с нахождением партии большевиков у власти, имела то же трагическое последствие, что и отождествление государственного капитализма с социализмом (или с этапом на пути к нему): настоящее поражение революции, торжество контрреволюции в «Советской» России были вызваны внутренними причинами, замаскированными под «продолжение дела Октября». И, как мы видели, это вызвало самую разрушительную путаницу в мировом рабочем классе. Вот что лежало в основе великой лжи о том, что сталинизм и коммунизм – одно и то же.

1968-2011 гг: призрак революции еще пугает капиталистическую систему

Одно дело – извлечь уроки из поражения революции. Но возможна ли новая революция, которая воплотит их на практике? И здесь мы можем сказать о неразрешимом экономическом кризисе, угрозе войны и самоуничтожения, загрязнении окружающей среды, неуклонном росте преступности и моральной коррозии общественных отношений, из-за которых коммунизм становится объективной необходимостью как никогда прежде. Далее, мы можем упомянуть о все более глобальном характере рабочего класса, растущей взаимозависимости различных аспектов мировой экономики, десятилетиях стремительного развития средств коммуникации – и подчеркнуть объективные возможности объединения мирового пролетариата в защиту своих общих интересов от капиталистической эксплуатации. Но пролетарская революция – это первая революция в истории, которая зависит не только от развития объективных возможностей и необходимости, но, главное, от субъективной способности эксплуатируемого класса понять истоки эксплуатации и защищать не только самого себя, но и разработать проект, перспективу, программу отмены всякой эксплуатации. Такое субъективное измерение в значительной мере развивается незаметно, подспудно, среди меньшинств, но не может распространяться широко без подъема массовых движений пролетариата.

И подобные движения действительно возникали на мировой арене за последние пятьдесят лет. За грандиозными вершинами, достигнутыми революционным подъемом 1917-1923 гг., последовали десятилетия контрреволюции, которая показала свой самый зверский облик в тех странах, где революционные процессы получили наибольшее развитие: в России с победой сталинизма, в Италии и Германии с приходом к власти фашизма и нацизма. Этот смертоносный треугольник дополняло развитие народных фронтов и демократического антифашизма. Сочетание этих сил сумело удушить последние проявления пролетарского сопротивления (например, в Испании 1936-1937 гг.) и толкнуть пролетариат в бездну Второй мировой войны; в течение двух последовавших за ней десятилетий классовые конфликты были подавлены экономическим бумом; этому способствовали также ловушки государства всеобщего благосостояния и новая лже-альтернатива между «демократией» на Западе и «социализмом» на Востоке.

Но к концу 1960-х гг., когда послевоенный экономический бум пошел на убыль, а повседневная реальность раскрывала все убожество и лицемерие жизни при капитализме на Западе и на Востоке, когда войны между двумя империалистическими блоками продолжали опустошать Вьетнам и страны Африки, – новое поколение пролетариев, которое не испытало поражений и не было травмировано ими, подобно своим отцам, начало задаваться вопросом, является ли капиталистическое устройство нормальным. Такой вопрос, заботивший и другие слои населения, был прямо поставлен во время всеобщей стачки во Франции в мае-июне 1968 года. Она означала окончание периода контрреволюции и положила начало международному подъему рабочей борьбы на всех континентах. Его кульминационным пунктом стали события мая 1968 года во Франции, когда напряженные политические дискуссии велись повсюду: на улицах, в университетах, на рабочих местах, и это очень походило на ситуацию, которую наблюдал Джон Рид перед Октябрем 1917 года. Впервые за несколько десятилетий идея заменить капитализм новым общественным устройством обсуждалась всерьез значительным меньшинством трудящихся и студентов, и одним из важнейших результатов такого процесса стало появление нового поколения революционных политических организаций.

Движение во Франции могло лишь поставить вопрос о революции на теоретический уровень. Открытый кризис капитализма только начинался, и правящий класс имел в запасе еще много политических хитростей, не последней из которых являлось использование левых партий и профсоюзов в качестве фальшивой «оппозиции» системе. Но выступления, начавшиеся в 1968 году, продолжались и в последующие десятилетия. Точкой их наивысшего подъема стало, вероятно, движение в Польше в 1980 году, подлинная массовая стачка, создавшая свои формы организации – межзаводские забастовочные комитеты, – которые возродили в памяти рабочие советы революционных лет. Но, несмотря на такой высокий уровень самоорганизации, польские рабочие никогда не обсуждали возможность свержения капиталистического общественного устройства. Наоборот, они пребывали в плену иллюзий о том, что живут при коммунистической системе, и возлагали все надежды на демократические формы капитализма на Западе с их парламентами и «свободными» профсоюзами. Западные трудящиеся имели лучшее представление о подлинном характере этих демократических форм, но основная проблема, с которой они столкнулись, не отличалась от той, которая была у их классовых братьев и сестер в Восточном блоке: им было трудно от оборонительной борьбы за экономические требования подняться на новый уровень и повести политическое наступление на капитализм.

Движения рабочего класса 1970-1980-х гг. оказали, тем не менее, значительное влияние на развитие капиталистического общества. В 1930-е гг., когда экономический кризис усугубил муки рабочего класса, потерпевшего серьезное историческое поражение, на пути к войне препятствий не возникло. В 1970-е и 1980-е гг., напротив, несмотря на сильную тенденцию к мировому конфликту, отказ рабочего класса жертвовать собой во имя национальных экономических интересов означал, что он не хочет нового вооруженного столкновения. Капиталистические эксперты утверждали, что третья мировая война не состоялась, поскольку капитализм извлек уроки из предыдущих войн и создал международные организации, такие, как ЕС или ООН, чтобы держать под контролем межнациональное соперничество. Другим аргументом служило то, что само существование атомного оружия является наиболее надежным «фактором сдерживания», уберегающим от мирового конфликта. Мысль о том, что таким фактором сдерживания может быть борьба рабочего класса, совершенно не входила в арсенал буржуазной политической мысли.

Но преграда на пути к войне, возведенная пролетариатом, редко когда строилась сознательно. Неспособность буржуазии мобилизовать рабочий класс на войну – это одно, но рабочий класс точно так же не сумел настоять на своей политической альтернативе – мировой революции. Как следствие, с конца 1980-х гг. мы наблюдали нечто вроде патовой ситуации, когда общество не могло эволюционировать ни в ту, ни в другую сторону. В контексте затянувшегося неразрешимого экономического кризиса, который распространился на весь мир, капитализм неизбежно загнивает на корню. С прекращением деления мира на два империалистических блока перспектива мировой войны отошла на второй план, но тенденция капитализма к войне сохраняется и усиливается хаотичным, но не менее опасным образом.

Последняя стадия длительного упадка капитализма, стадия его распада, создала дополнительные трудности для рабочего класса. Пропагандистские кампании на тему «смерти коммунизма» стали одним из наиболее явных выражений способности правящего класса обратить проявления распада собственной системы против сознательности эксплуатируемого им класса. Центральная тема таких кампаний – торжество «демократии» над тоталитаризмом – в очередной раз доказывает, что идея о том, будто мы живем в царстве демократии, является одной из самых эффективных мистификаций капитализма, которую энергично поддерживает правящий класс. Теме придали новый импульс недавние кампании вокруг борьбы между популизмом и антипопулизмом, в ходе которой обе стороны равно претендовали на «истинное выражение воли народа».

При этом динамика общественных процессов на нынешней стадии распада сохраняется, принимая все более извращенные формы: тенденция капиталистического общества к фрагментации на клики и группы на всех уровнях; подъем всякого рода иррациональных страхов и религиозного фанатизма, все более распространенная практика поисков козлов отпущения…

Эти тенденции глубоко враждебны развитию международной солидарности рабочего класса и глобальному мышлению, исторически необходимому для понимания того, что реально происходит в капиталистическом обществе. Тем не менее, несмотря на общий спад классовой борьбы с конца 1980-х гг., мы продолжаем наблюдать масштабные выступления пролетариата, даже если участники их сами не считают себя пролетариями. В 2006 году студенческое движение во Франции избавилось от контроля официальных профсоюзов, и, поскольку оно угрожало распространиться на наемных работников, буржуазии пришлось отказаться от введения контракта первого найма (КПН), который привел бы к резкому ослаблению гарантий занятости. В 2011 году, непосредственно после массовых выступлений в Северной Африке, Израиле, Греции, движение «Возмущенных» в Испании, подобно французским студентам в 2006-м, напомнило о 1968 годе и способствовало массовому обсуждению природы капиталистического общества и полного отсутствия у него перспектив. Это движение носило ярко выраженный интернациональный характер, и понятие «мировая революция» все чаще использовалось меньшинством его участников. Вновь, как в 2006 году, движение избрало такую форму организации, как общие собрания жителей улиц и кварталов, вне официальных институтов буржуазного общества. Это стало слабым, но верным отражением организационной формы советов. Конечно, такие движения действовали недолго, страдали от целого ряда слабостей и путаницы (довольно существенной) в своей идеологии демократии и гражданственности, чем умело воспользовались такие левацкие партии, как «Сириза» и «Подемос» с их типичным припевом: «Собрания – да, но давайте используем их для возрождения нашей демократической жизни, для увеличения участия в парламенте и на выборах…» Те же трюки используют Сандерс и Корбин. Но главное в этих движениях – то, что они показывают: пролетариат не умер, он еще способен поднять голову, и когда это происходит, он обязательно обращается к революционным традициям своего прошлого.

Пролетариат не сказал своего последнего слова. Изменения в составе рабочего класса, несмотря на их до сих пор негативные последствия, не означают, что в нем нет элементов, ориентированных на революционную перспективу. Молодые поколения пролетариев в условиях сочетания нестабильных форм занятости с хронической безработицей могут в определенный момент осознать себя частью рабочего класса, которому, как говорится в «Манифесте Коммунистической партии», «нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир» Настоящее и будущее положение пролетариата все более явно раскрывает то, что Маркс называл основами его революционной природы, его способности свергнуть капитализм и построить коммунизм:

это класс буржуазного общества, чуждый буржуазному обществу;
это класс, который сковывающие его повсюду цепи побуждают совершить радикальную мировую революцию;
это класс, в котором сосредоточились все страдания других слоев общества, однако он не имеет ни одного из их преимуществ и может освободиться, лишь освободив все человечество;
это класс коллективных производителей, способный организовать все общество по принципу ассоциации против всемирного царства капитализма и товарного производства;
это класс, который может освободить человеческую мораль из капиталистической неволи и избавить человеческое тело от порабощения товарным производством и наемным трудом.

Да здравствует Октябрь 17-го!

Память об Октябрьской революции никогда не угаснет, ибо не может быть капитализма без классовой борьбы. В 1917 году перед человечеством встал выбор между социализмом или варварством: либо мировая пролетарская революция, либо разрушение цивилизации, а быть может, самого человеческого рода. В 2017 году перед нами – та же дилемма. Капитализм нельзя ни реформировать, ни перекрасить, невозможно придать ему более человечный вид. Его свержение сильно запаздывает, и будущая революция не добьется успеха, если не извлечет уроки из колоссального опыта, накопленного нашим классом в России, Германии, Венгрии, Италии и других странах мира за последнее столетие. Задачей и ответственностью революционных меньшинств, пролетарских политических организаций является изучение, разработка и распространение этих уроков настолько тщательно и широко, насколько это возможно.

ИКТ,
Сентябрь 2017 г.