Мы получили от читателя из Татарстана длинный текст, целью которого является критика наших «Платформы» и «Манифеста», распространяемых в России в виде брошюры. Текст озаглавлен «Еще раз о «чистом» марксизме» и имеет важное значение, поскольку одна из самых больших трудностей, с которыми сталкивается российский пролетариат и его политические меньшинства, - это то, что в течение десятилетий, последовавших за сталинской контрреволюцией 1920-х годов, они были полностью изолированы от размышлений и борьбы пролетариев остального мира, в частности, западных промышленно развитых стран. Всякое усилие возобновить эти прерванные связи следует приветствовать, и тот факт, что текст составлен в форме полемики против наших позиций и позиций левых коммунистов в целом, не должен ни пугать, не обескураживать нас, наоборот.

Не претендуя на исчерпывающий ответ на множество критических аргументов, содержащихся в этом тексте, мы постараемся выделить несколько основных пунктов, которые заслуживают особого внимания. Мы также попытаемся определить, вносят ли аргументы, содержащиеся в письме А.Г., позитивный вклад в борьбу российского и даже мирового пролетариата.

Существует ли «чистый марксизм»?

Первый пункт, который необходимо прояснить, это понятие «чистого марксизма», которое выдвигает А.Г. с целью, очевидно, противопоставить его тому марксизму, который, по его мнению, является более "прагматичным", более способным дать ответы на вопросы, стоящие перед российскими рабочими. На самом деле А.Г. включает в понятие «чистого марксизма»  три тенденции, радикально отличные друг от друга и на самом деле противоположные. «Среди «чистых» марксистов одни говорят о контрреволюции после Октября. Другие – о «перерождении рабочего государства». Третьи не считают Октябрьскую революцию ни пролетарской, ни социалистической». Действительно, эти три течения сформировались вокруг политических идей различных тенденций в рабочем движении, которые пытались осмыслить перерождение величайшего в истории эксперимента мирового пролетариата – русской революции 1917 года. Однако их пути значительно отличались:

• Для троцкистского течения взятие государственным аппаратом власти над Советами, органами рабочей власти, подавление рабочего сопротивления, уничтожение всех революционеров, которые боролись за коммунистическую революцию в России и других странах, установление беспощадной диктатуры с ее тайной полицией и концлагерями, участие в мутной игре альянсов между империалистическими буржуазными державами и, наконец, как логическое завершение всего этого, участие в империалистической войне 1939-1945 гг. (то есть то, что мы знаем под названием «сталинизм») – все это ничего не изменило в основах советского общества. Российское государство при Хрущеве, Брежневе и Горбачеве оставалось «рабочим государством»: конечно, переродившимся, но все-таки государством, которое следовало защищать от немецкого империализма в ходе войны 1939-1945 гг., а затем от «западного» империализма во время «холодной войны». Некоторые троцкисты до конца следовали этой логике, вплоть до того, что поддержали интервенцию Красной армии в Афганистан и ужасную войну, которая за ней последовала и в которой столько молодых российских пролетариев погибло ради интересов российского империализма (не говоря уже об афганском населении). Поскольку в тридцатые годы это течение не сумело понять подлинную природу сталинской контрреволюции, оно в итоге отказалось от принципов интернационализма во время второй мировой войны и стало затем одним из самых верных защитников левого аппарата буржуазных государств на Западе и в СССР: профсоюзов, правящих «социалистических» и «коммунистических» партий.
• Течение, которое не считает «Октябрьскую революцию ни пролетарской, ни социалистической», сегодня определяют как «коммунизм советов» (притом что оно имеет мало общего с «коммунистами советов», представленными голландскими и немецкими левыми в 1930-е гг.). Видя, что в России пролетариат потерял всякую власть в государстве и что большевистская партия превратилась в орудие сталинского господства, это течение пришло к выводу, что в русской революции не было ничего пролетарского и что лозунги, предлагавшиеся партией Ленина с 1914 года («превратить империалистическую войну в гражданскую», «вся власть рабочим советам» и т. п.), являлись всего лишь ловкой маской, призванной скрыть истинный характер большевистской партии – партии буржуазии (или мелкобуржуазной интеллигенции, на выбор), исторической задачей которой являлась не пролетарская революция, а свержение царского феодализма и установление режима государственного капитализма. Проделав подобный анализ, это течение лишило себя всякой возможности извлечь какие-либо уроки из опыта 1917 года, ибо для него Октябрьская революция является лишь одной из разновидностей буржуазной революции.
• Остается последнее из этих течений, левые коммунисты, которые считают, что Октябрьская революция была подлинно пролетарской революцией или, точнее, самым передовым авангардом мирового революционного подъема, охватившего в той или иной степени большинство развитых стран после самой Октябрьской революции, от революционных действий немецких рабочих в 1919 году до выступления рабочих Шанхая в 1927-м. За этой рабочей революцией последовала контрреволюция, для которой Сталин являлся всего лишь символической фигурой. Как всегда утверждал Ленин, капиталистические общественные отношения (наемный труд, товарообмен и пр.) в России так и не исчезли. Поскольку рабочий класс не обладал никакой экономической властью в капиталистическом обществе, его революция являлась прежде всего политической: трансформация капиталистических общественных отношений на пути к коммунизму может иметь место лишь постольку, поскольку рабочие обладают политической властью, особым органом которой служат советы.[1] Начиная с того момента, когда пролетариат утратил политическую власть в советах, развитие пошло обратным ходом. Капиталистические общественные отношения взяли верх, не в форме контрреволюции, привнесенной на штыках белой армии или иностранных интервентов, а путем взятия государством власти над обществом. Класс буржуазии, который был изгнан в своей частнособственнической форме, возродился в форме высокопоставленных государственных функционеров. В результате сталинской контрреволюции российское государство стало не чем иным, как защитником интересов этой российской буржуазии в сосуществовании с другими капиталистическими и империалистическими государствами. Начиная с этого момента, символом которого стало провозглашение Сталиным «строительства социализма в одной отдельно взятой стране» в 1927 году, СССР является не чем иным, как новым капиталистическим государством, точно так же, как Великобритания, США или Германия.

Для левых коммунистов, в частности, итальянских, являющихся прямыми предшественниками ИКТ, «задачей момента» в 1930-е гг. было прежде всего «не предавать», поддерживать принципы, без которых никакая пролетарская революция никогда не будет возможной, а также изучать уроки, завещанные самым великим пролетарским экспериментом в истории, как победы, так и поражения. Это были малочисленные группы, не оказавшие никакого влияния на ход событий в этот черный период контрреволюции. Но они пребывали в убеждении, что одним из условий победы грядущей революции является усвоение рабочими всего мира вечно живых уроков, завещанных их российскими братьями по классу. И мы убеждены, что они были правы.

Так что говорить о «чистых марксистах» не имеет никакого смысла. Целью нашей «Платформы» (раскритикованной А.Г.) является вовсе не «восстановить» «чистый» марксизм, а напротив, выразить в очень сжатой форме уроки для будущего, которые марксисты смогли извлечь из всей истории рабочего класса.[2] «Какова природа СССР?» и «какие уроки можно извлечь из опыта СССР?» – вот два ключевых вопроса, на которые левые коммунисты, и наша «Платформа» в частности, пытаются дать ответы.

Что такое государственный капитализм?

А.Г. не согласен с нашим однозначным осуждением СССР, по его мнению, это одно из заблуждений «чистых марксистов». Так что начать следует с того, как сам А.Г. представляет природу СССР, а это нелегко. А.Г., похоже, считает, что СССР являлся «государственным капитализмом»: «Каков исторический классовый характер государственного капитализма, зачастую называемого «сталинизмом»? Если считать государственный капитализм в СССР продуктом развития самого капитализма, апогеем капитализма, возникают новые вопросы. Либо нужно рассматривать бюрократию как класс, следующий за буржуазией (что делают некоторые авторы), либо в это так или иначе замешана мелкая буржуазия?» Фактически для А.Г. сталинизм представляет мелкую буржуазию, государственных чиновников и тех, кого он называет «теоретиками» и «экспертами»: «Даже «сталинизм» (мелкобуржуазный этап в понимании социализма-коммунизма) оставался опасным для капитализма, ибо у него сохранялись общие концепции о роли авангарда пролетариата, отмены частной собственности на средства производства» (подчеркнуто нами). По мнению А.Г., когда мы обличаем буржуазный характер СССР, «замалчивается роль мелкой буржуазии, при этом усиливаются проклятия в адрес «сталинизма», «маоизма» и др. То есть «сталинизм» кажется лишенным своей классовой основы, чем-то внеисторическим. Тем не менее, мелкая буржуазия (особенно чиновники и другие мастера писанины), присоединившаяся к революции, имела возможность отстаивать некоторые из своих интересов как союзница пролетариата».

Вот это смесь! СССР был капиталистическим, но без буржуазии! Буржуазия испарилась, любезно уступив место «сталинской мелкой буржуазии». Но тогда кто и в чьих интересах эксплуатировал рабочий класс?

А.Г. видит лишь два возможных определения правящего класса в СССР: либо новым правящим классом является бюрократия, [3] либо мелкая буржуазия. Но он, очевидно, не понял, что существует еще одно определение: класс, который руководил государством в СССР, тот же самый, что господствует в любом капиталистическом обществе – буржуазия.

Обеспеченные функционеры, генералы со своими дачами на берегу Черного моря, привилегированными поликлиниками, спецмагазинами, где было все, в то время как остальные повсюду пустовали, с оборонными заказами, гигантским научным аппаратом, работавшим на гонку вооружения с противостоящим американским империализмом, с контролем над СМИ и вездесущей тайной полицией: на что это все похоже, если не на класс буржуазии во главе своего капиталистического государства?

Откуда брались деньги на оплату хороших квартир, дач, привилегированных школ, больниц, лимузинов для высокопоставленных чиновников, на армию, на репрессивный аппарат? Это была всего лишь прибавочная стоимость, извлеченная из труда рабочих, точно таким же образом, как это происходило и происходит на Западе и в сегодняшней России.

Впрочем, сами российские рабочие не ошибались на этот счет и гораздо лучше А.Г. понимали истинную природу СССР, когда следующим образом смеялись над официальной пропагандой: «Капитализм – это эксплуатация человека человеком, социализм – наоборот».

Чему может научить ложь?

«Чему же государственный капитализм в СССР может научить теоретиков? Есть ли в нем хоть крошки позитивного опыта? – спрашивает нас А.Г. – Ответ – «да», ибо все продолжали признавать цели Октябрьской революции». Несомненно, верно то, что некоторые рабочие продолжали верить в «цели Октябрьской революции». Но государственный капитализм – который, как уверяет нас А.Г., господствовал в СССР – не мог осуществить эти цели. Буржуазия из «номенклатуры» превратила цели Октябрьской революции в ложь. Пролетарский интернационализм является первым и основным принципом марксизма, который уже в 1848 году провозгласил, что «пролетарии не имеют отечества» и предложил неизменный лозунг рабочего движения «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Но в СССР пролетарский интернационализм служил оправданием кровавому подавлению немецких рабочих в 1953 году, венгерских рабочих в 1956-м, вторжению в Чехословакию в 1968-м.

«Диктатура пролетариата» в СССР, которая для Ленина и его соратников означала власть рабочего класса с целью трансформации общества на пути к коммунизму, стала диктатурой буржуазии над российским пролетариатом. Хуже того, эта буржуазная диктатура осуществлялась от имени рабочего класса, и каждое новое наступление на условия жизни рабочих самым циничным образом представлялось как сделанное исключительно во имя интересов рабочего класса, так что российские рабочие в шутку спрашивали: «Мы уже пришли к реальному коммунизму, или опять будет хуже?»

А.Г. до определенной степени сам признает это прикрытие принципами рабочего движения, когда говорит о «сознательности» с целью критики сделанного нами упора на важность пролетарской сознательности в борьбе рабочего класса за повседневную защиту своих прав и за революцию: «Слово «сознательность» приобрело специфическое значение, подобное заклинанию, гипнозу. В СССР мастер мог увещевать рабочего (особенно молодого), говоря: «Ты же сознательный. Забудь о своих возражениях и делай, как я сказал». Обвинение в «несознательности» было оскорблением для рабочих». Именно так. Сознательность пролетарского класса в особенности является историческим сознанием – сознанием того, что рабочие составляют особый общественный класс со своими собственными интересами, отличными от интересов других классов и, главное, полностью противоположными интересам класса буржуазии. В своей наивысшей форме, которая нашла выражение в Октябрьской революции, это - осознание себя как составной части мирового класса, который несет в себе возможность строительства нового общества, общества без классов, без границ, без наций, без наемного рабства: одним словом, коммунизма. При сталинизме даже само понятие классовой сознательности стало ложью, средством для хозяев (сталинской буржуазии) оказывать давление на рабочих, вызвать у них чувство вины, чтобы еще более ускорить темпы работы и, таким образом, извлечь еще больше прибавочной стоимости из российских рабочих.[4] Поскольку А.Г. не удается понять, какова была природа СССР, и он стремится найти в нем что-то «позитивное», он делает вывод, что понятие «классовое сознание» – не что иное, как религиозный миф, и все решается в плане «экономического механизма». Он даже полагает, что решение проблем можно было обнаружить и в СССР: «В 60-80-е гг. по инициативе рабочих и технических специалистов проводились сотни экспериментов по «улучшению» экономического механизма. Эти эксперименты подсказали, как решить проблемы власти трудящихся без представительной системы» (то есть без власти рабочих, выраженной в советах). У А.Г. немало иллюзий: в те же годы в развитых странах (в частности, в Японии и Швеции) капиталисты пытались увеличить производительность, более тесно вовлекая рабочих в организацию процесса труда; на заводе каждый рабочий в своем цеху мог высказать собственную точку зрения на организацию труда, предложить внести изменения для увеличения производительности и т. д. Однако все это не являлось ни малейшим шагом к социализму.

Еще раз о второй мировой войне

А.Г. особенно шокировало наше осуждение того, что буржуазии СССР угодно было назвать «Великой Отечественной войной» 1939-1945 гг.: «Что это за интернационализм, который запрещает народам защищаться от разбойников, гордиться победой над фашизмом? – спрашивает он. – Почему в таком случае борьба за национальное освобождение не может носить антиимпериалистический характер, если речь идет о самом выживании народа, пролетариата? Безапелляционность некоторых марксистов доходит до абсурда. В их устах интернационализм принимает крайние формы, непонятные для пролетариата». Можно лишь ответить А.Г., что он сам стал жертвой «сознательности», которую буржуазия СССР в течение стольких лет стремилась навязать рабочим. Нетрудно понять, что для сегодняшних российских пролетариев, чьи отцы и деды столько выстрадали от чудовищной бойни, к которой привело нацистское вторжение, вся война 1939-1945 гг. может казаться «справедливой», и ее следует поддерживать. Однако в основе этой идеи также лежит ложь. Война 1939-1945 гг. началась для СССР не с агрессии нацистской Германии в 1941 году. Она началась с захватом Польши Германией и СССР в соответствии с «пактом о ненападении», подписанным сталинской и нацистской буржуазией. За месяцы, которые предшествовали операции «Барбаросса»,[5], произошли аннексия стран Балтии и вторжение СССР в Финляндию. А за победой «союзников» в 1945 году последовала оккупация всей Восточной Европы Красной армией и установление там сталинистского господства, которое продлилось вплоть до распада Варшавского договора (официально расторгнутого в 1991 году). А.Г. считает, что позиции интернационалистов являются «крайними» и «непонятными для пролетариата». Ему следовало бы спросить у немецких, польских, венгерских, чешских рабочих, что они думают о «национальном освобождении», которое принесла им так называемая «Красная» армия. Готовы поспорить, что именно позицию А.Г. они сочтут «непонятной».

Заключение

А.Г. пишет и о многом другом, в частности, о «самоуправлении», где его точка зрения, кажется, близка к анархистской. Однако дискуссия об этом представляется нам не столь важной. Следует начать с понимания того, что СССР был буржуазным государством, чья международная политика и участие во второй мировой войне являлись не чем иным, как империалистической политикой, свойственной всем буржуазным государствам. Это возможно лишь с точки зрения международного пролетариата. Рабочие в России оставили пролетариату неоценимый опыт Октябрьской революции 1917 года; однако опыт сталинского СССР – этой контрреволюции, подавившей в крови революцию Октябрьскую – не является его составной частью. Возможно, горько выслушивать подобную истину, но тем не менее это истина. И как говорила великая немецкая революционерка Роза Люксембург: «Только истина является революционной». 

ИКТ