Статья в настоящий момент обсуждается в ИКТ и была написана в июне, за несколько недель до референдума о «Брекзите» в Великобритании.

Подъем популизма сегодня

Сегодня мы наблюдаем подъем политического популизма в ведущих капиталистических странах. В таких государствах, как Франция или Швейцария, где подобное явление наблюдается уже давно, правые популисты уже завоевали поддержку значительного числа избирателей. Но еще более поражает рост влияния популизма в странах, которых до последнего времени отличала политическая стабильность и эффективность действий правящего класса: речь идет о США, Великобритании, Германии. Здесь подобная тенденция наблюдается сравнительно недавно, но популизм уже получил серьезное влияние.

В США политический аппарат с самого начала сильно недооценил шансы Дональда Трампа как кандидата в президенты от Республиканской партии. Против его кандидатуры немедленно выступила часть руководства партийного аппарата и религиозных правых. Их застала врасплох массовая поддержка Трампа как в «Библейском поясе» (местах широкого распространения протестантского фундаментализма), так и в старых промышленных центрах, в частности, со стороны определенных слоев «белого» рабочего класса. Последовавшая за этим кампания в СМИ, проводимая, в числе прочих, газетой «Уолл стрит джорнел» и поддержанная финансовыми и медийными олигархами восточного побережья страны, вместо того, чтобы навредить Трампу, лишь способствовала его популярности. Снижение уровня жизни значительной доли среднего класса и рабочих, которые лишились своих сбережений и даже жилья в результате кризисов, потрясших рынок финансов и недвижимости в 2007-2008 гг., вызвало глубокое недовольство политическим истеблишментом, который поспешил на подмогу банковскому сектору, бросив на произвол судьбы мелких вкладчиков и ипотечников.

Обещания Трампа поддержать эти последние категории, сохранить систему здравоохранения, обложить налогом биржи и крупные финансовые корпорации, а также остановить поток мигрантов, которых часть бедных слоев населения считает потенциальными конкурентами и рассматривает как угрозу, - нашли отклик как у христианских религиозных фундаменталистов, так и у более левых избирателей, традиционно поддерживавших демократов; несколько лет назад все эти люди и помыслить не могли, что будут голосовать за политика, подобного Трампу.

Почти полвека буржуазного «реформизма» в политике, когда кандидаты от левых (на национальном, муниципальном или местном уровнях, в партиях или профсоюзах) избирались из-за своих обещаний защищать интересы трудящихся, а, будучи избранными, неизменно отстаивали интересы капитала, подготовили почву для того, чтобы «человек с улицы», как говорят в Америке, предпочел поддержать мультимиллионера Трампа, рассудив, что его, по крайней мере, не сможет «купить» правящий класс.

В Великобритании популизм в настоящее время проявляется даже не столько в поддержке какого-нибудь политика или партии (хотя ЮКИП Найджела Фараджа стала ведущим актором на политической арене), а в популярности идеи выхода из Евросоюза и проведения соответствующего референдума. Тот факт, что наиболее влиятельные круги в мире финансов (Лондонский Сити) и британские промышленники выступают против, также способствует популярности «Брекзита» среди широких слоев населения. Сторонники выхода из ЕС не только пользуются поддержкой части правящего класса, интересы которой теснее связаны с бывшими колониями (Британским Содружеством), чем с континентальной Европой, но и «возделывают одну делянку» с новыми право-популистскими движениями. Возможно, такие сторонники «Брекзита» в Консервативной партии, как Борис Джонсон, в случае принятия на референдуме соответствующего решения постараются спасти то, что еще возможно, путем ведения переговоров о неком статусе ассоциации с ЕС, наподобие Швейцарии (которая в целом признает правила, установленные ЕС, но не участвует в их разработке).

В Германии, где после Второй мировой войны буржуазии вплоть до настоящего времени успешно удавалось помешать становлению парламентских партий правее христианских демократов, на сцену выступило новое популистское движение, действующее одновременно на улице (ПЕГИДА) и на электоральном уровне («Альтернатива для Германии» – АДГ). Причиной этого стал не «финансовый» кризис 2007-2008 гг. (из него Германия вышла почти без потерь), а последствия «кризиса евро», который часть населения восприняла как прямую угрозу стабильности общеевропейской валюты, а значит, сбережениям миллионов людей.

Но едва этот кризис был преодолен, как в Европу хлынула масса беженцев, спасавшихся, в частности, от гражданской и империалистической войны в Сирии и от конфликта с ИГИЛ* на севере Ирака. Эта ситуация придала новый импульс популистскому движению, которое начало было сдавать позиции. Хотя значительное большинство населения все еще поддерживает Willkommenskultur («культуру гостеприимства») канцлера Меркель и многих флагманов немецкой экономики, в ряде регионов Германии множатся нападения на центры размещения беженцев, а на части территории бывшей ГДР зреют настоящие погромные настроения.

Степень распространения популизма, связанного с дискредитацией политической системы традиционных партий, иллюстрируют недавние президентские выборы в Австрии, где во второй тур вышли кандидат от Зеленых и правый популист, а основные партии, социал-демократы и христианские демократы, которые сменяли друг друга у власти после окончания Второй мировой войны, потерпели беспрецедентное поражение.

После выборов в Австрии политические наблюдатели в Германии пришли к выводу, что сохранение нынешней коалиции между христианскими демократами и социал-демократами после следующих выборов, вероятно, приведет к еще большему подъему популизма. Так или иначе, объединены ли правые и левые в правящие коалиции или «сосуществуют», как во Франции, или сменяют друг друга у власти на протяжении почти полувека хронического кризиса и около 30 лет распада капитализма, - для значительной части населения это означает, что между традиционными правыми и левыми партиями нет большой разницы. Такие партии представляются своего рода картелем, отстаивающим собственные интересы и интересы богатых в ущерб интересам государства и населения в целом. Поскольку рабочий класс после 1968 года не сумел перевести свою борьбу в политическую плоскость и добиться значимых шагов на пути к революции, его разочарование сегодня также разжигает пламя популизма.

В промышленно развитых западных странах, в частности, в США после 11 сентября, еще одним фактором усиления популистских настроений стал исламский терроризм. Сегодня он превращается в проблему для буржуазии, особенно во Франции, которая снова сделалась мишенью его атак. Одной из причин объявления чрезвычайного положения и воинственного тона выступлений Франсуа Олланда является необходимость противостоять усилению влияния Национального фронта после недавних терактов; французский президент попытался показать себя лидером возможной международной коалиции по борьбе с ИГИЛ. Утрата веры населением в решимость и способность правящего класса защитить граждан, обеспечить их безопасность (не только экономическую) также способствует сегодняшнему подъему популизма.

Таким образом, причины роста правого популизма многообразны и в разных странах различны. В постсталинистских государствах Восточной Европы он, по-видимому, связан с отставанием и отсутствием открытости в политической и экономической жизни в прошлом, а также с травмирующим опытом перехода к более эффективной разновидности капиталистической модели после 1989 года.

В такой большой стране, как Польша, правые популисты уже стоят у власти, а в Венгрии (одном из средоточий революционного подъема пролетариата в 1917-1923 гг.) режим Виктора Орбана поощряет погромные настроения.

В целом основной причиной подъема популизма стала реакция на «глобализацию». В Западной Европе подобная тенденция уже давно подогревается недовольством «Брюсселем» и ЕС. Сегодня схожая ситуация сложилась в США, и Трамп – отнюдь не единственный политик, который угрожает отказаться от подписания соглашений о свободной торговле TTIP (Transatlantic Trade and Investment Partnership), переговоры о которых ведут сейчас страны Европы и Северной Америки. Не следует путать такую реакцию на «глобализацию» с тем, что предлагают левые вроде АТТАК, которые требуют внести своего рода неокейнсианские коррективы в эксцессы неолиберализма (вполне реальные). В то время как левые выдвигают проект последовательной и ответственной альтернативной экономической политики для национального капитала, критика популистов являет собой скорее политический и экономический вандализм вроде того, который ранее был продемонстрирован на референдумах об отказе от Маастрихтского договора во Франции, Великобритании и Ирландии.

Возможность участия современного популизма во власти и соотношение сил между буржуазией и пролетариатом

Популистские партии являются буржуазными фракциями, элементами капиталистического, тоталитарно-государственнического аппарата. Они пропагандируют буржуазную и мелкобуржуазную идеологию и модель поведения, национализм, расизм, ксенофобию, авторитаризм, культурный консерватизм. И тем самым демонстрируют упрочение господства правящего класса и его государства над обществом. Они расширяют партийный спектр в условиях демократии, а зажигательные лозунги способствуют усилению их влияния. Они вдыхают новую жизнь в старую мистификацию электорального процесса, побуждая участвовать в голосовании как своих сторонников, так и противников, которые идут к урнам с целью не допустить их к власти. Хотя популистские партии отчасти являются продуктом растущего разочарования в партиях традиционных, они могут работать и на улучшение имиджа последних, которые на фоне популистов предстают более гуманными и демократичными. Чем больше дискурс правых популистов смахивает на речи фашистов 1930-х гг., тем больше это играет на руку антифашизму. Особенно в Германии, где приход к власти фашистской партии привел к величайшей катастрофе в истории этой страны, которая лишилась почти половины своей территории и статуса военной сверхдержавы. Ее города были разрушены, а международному престижу был нанесен почти непоправимый ущерб, ибо нацистский режим в Германии совершил самые страшные преступления в истории человечества.

И, тем не менее, до недавних пор в старейших капиталистических странах правящие фракции буржуазии делали все возможное, чтобы ограничить влияние популизма и, главное, не допустить его прихода во власть. После многолетней оборонительной борьбы на своей классовой территории, в основном, безуспешной, ряд слоев рабочего класса сегодня, по-видимому, полагает, что может оказать большее давление на правящий класс, сильнее напугать его, голосуя за популистов, нежели ведя классовую борьбу. В основе подобного впечатления лежит тот факт, что истеблишмент действительно встревоженно реагирует на электоральные успехи популистов. Откуда же такая настороженность в отношении «своих»?

До сих пор мы были склонны предполагать, что причиной служит развитие исторических событий (то есть то обстоятельство, что нынешнее поколение пролетариата не пережило разгромного поражения). Но теперь необходимо критически пересмотреть такую парадигму с учетом развития социальных реалий.

Действительно, приход популистов к власти в Польше и Венгрии является событием относительно малозначащим по сравнению с тем, что происходит в ключевых западных странах. Более важным представляется то, что такая ситуация не привела к конфликту между Польшей и Венгрией, с одной стороны, и НАТО и ЕС, с другой. Наоборот, Австрия, где канцлером является социал-демократ, поначалу, летом 2015 года поддержала «культуру гостеприимства» Ангелы Маркель, однако вскоре по примеру Венгрии начала возводить заграждения вдоль границ. А венгерский премьер-министр установил тесные партнерские отношения с баварским ХСС, который входит в правящую в Германии коалицию. Таким образом, можно говорить о процессе взаимного приспособления популистских правительств и межгосударственных институтов. Несмотря на всю свою антиевропейскую демагогию, популисты у власти и не помышляют о том, чтобы вывести Польшу и Венгрию из ЕС. Наоборот, они содействуют распространению популизма в других странах Евросоюза. Если говорить о конкретных интересах, это означает, что «Брюссель» станет меньше вмешиваться в национальные дела, продолжая выделять и даже увеличивать субсидии Варшаве и Будапешту. Со своей стороны, ЕС приспосабливается к популистским правительствам и нередко хвалит их на своих саммитах за «конструктивный вклад». Настаивая на сохранении определенного минимума «демократии», Брюссель в настоящее время воздерживается от введения санкций в отношении этих стран, хотя продолжает грозить им.

Что касается Западной Европы, то здесь, как мы помним, первопроходцем выступила Австрия, где в свое время включили в правительственную коалицию партию Йорга Хайдера как «миноритарного партнера». Цель, которая при этом ставилась – дискредитировать популистскую партию, возложив на нее ответственность за государственное управление, - отчасти оказалась достигнута. Но не надолго. Сегодня Народная партия Австрии на электоральном уровне сильна как никогда и едва не выиграла последние президентские выборы. Разумеется, в Австрии президент играет скорее символическую роль. В отличие от Франции – второй по значению в области экономики и концентрации пролетариата страны континентальной Западной Европы. Мировая буржуазия с тревогой ожидает предстоящих президентских выборов в этой стране, где большой поддержкой избирателей пользуется Национальный фронт.

Из того факта, что Республиканская партия США не смогла помешать выдвижению кандидатуры Трампа на президентских выборах, многие буржуазные эксперты уже сделали вывод о неизбежности – рано или поздно – прихода популистов во власть в западных странах, и к такой ситуации следует готовиться. Подобная точка зрения свидетельствует о признании того, что предпринимавшиеся до сих пор попытки ограничить влияние популизма больше не работают, мало того, стали приводить к противоположным результатам.

Демократия является идеологией, лучше всего подходящей развитым капиталистическим обществам, и важнейшим орудием борьбы против классовой сознательности пролетариата. Однако сегодня буржуазия столкнулась с парадоксом: продолжая держать на расстоянии партии, которые не соблюдают демократические правила «политической корректности», она рискует нанести ущерб собственному демократическому имиджу. Каким образом оправдать постоянную маргинализацию партий, за которые голосует значительная часть, даже большинство населения, не дискредитировав себя и не запутавшись в неразрешимых противоречиях? К тому же, демократия представляет собой не только идеологию, но и очень эффективное средство обеспечения классового господства – в частности, по той причине, что способна выявлять новые тенденции в обществе и приспосабливаться к ним.

Исходя из этого, правящий класс сегодня допускает потенциальную возможность участия популистов во власти, обусловленную соотношением сил между буржуазией и пролетариатом. Современные тенденции указывают на то, что крупная буржуазия не исключает подобного исхода именно по той причине, что рабочий класс не разгромлен.

К тому же, подобная возможность не означает ликвидации буржуазной парламентской демократии, как произошло в Италии, Германии или Испании в 1920-1930-е гг. после разгрома пролетариата. Даже сегодня стоящие у власти в странах Восточной Европы правые популисты не пытаются ни объявить другие партии вне закона, ни создать систему концлагерей. Впрочем современное поколение трудящихся не одобрило бы подобные действия – ни в западных странах, ни, тем более, вероятно, в Польше и Венгрии.

Однако рабочий класс, хотя и не разгромлен окончательно и исторически, сегодня ослаблен. Особенно это касается его классовой сознательности, идентичности и боевитости. Историческим контекстом подобного положения является поражение революционного подъема, последовавшего за Первой мировой войной, и глубина и длительность наступившей затем контрреволюции.

В этом контексте первой причиной такого ослабления является неспособность рабочего класса, ведущего оборонительные бои, адекватно реагировать на нынешний этап государственно-капиталистического правления – «глобализацию». Рабочие прекрасно сознают, что им приходится бороться со всем мировым капитализмом в совокупности; сегодня глобализированы не только торговля и финансы, но и промышленность, и буржуазия в ответ на любое выступление пролетариата на местном или национальном уровне может быстро перевести производство в другое место. Этому с виду неодолимому инструменту порабощения трудящихся может эффективно противостоять лишь интернациональная классовая борьба, а такого уровня объединения рабочий класс в обозримом будущем достичь не способен.

Второй причиной ослабления рабочего класса является его неспособность и далее переводить борьбу в политическую плоскость, как это происходило в 1968-1969 гг. В результате мы имеем отсутствие всякой перспективы улучшить жизнь и окружающий мир, что характеризует нынешний этап распада капитализма. Крах сталинистских режимов в Восточной Европе как будто подтвердил невозможность какой-либо альтернативы капитализму.

Недолгое время, где-то с 2003 по 2008 гг., появлялись первые, едва заметные признаки начала долгого и трудного процесса восстановления пролетариата после перенесенных им ударов. В частности, стала подниматься проблема классовой солидарности, в том числе, между различными поколениями рабочих. Кульминацией этого этапа стало движение против контракта первого найма (КПН) в 2006 году во Франции, так как протестующим удалось заставить правительство отступить, и их пример вдохновил целые группы молодежи в других европейских странах, в том числе, в Германии и Великобритании.

Однако первые хрупкие ростки возможного возрождения пролетариата заморозило холодное дуновение целого ряда негативных событий исторической значимости, которые после 1968 года стали третьим по счету бедствием, постигшим пролетариат: экономический кризис 2007-2008 гг., а за ним поток беженцев и мигрантов – самый массовый со времен Второй мировой войны.

Особенность кризиса 2007-2008 гг. состояла в том, что он начался как финансовый кризис беспрецедентного масштаба. Результатом его для миллионов трудящихся стало не столько снижение зарплат, повышение налогов или массовые увольнения, сколько потеря жилья, сбережений, страховки и пр. В финансовом плане подобные проблемы могут коснуться любых граждан буржуазного общества, а не только рабочего класса. Причины их остаются не вполне ясными [для населения], что способствует возложению вины на конкретных лиц и распространению теорий заговора.

Специфика кризиса с беженцами заключается в том, что он разворачивается в контексте «Крепости Европы» (и Северной Америки). В отличие от 1930-х гг., после 1968-го всемирный кризис капитализма развивался в условиях глобальной системы управления, осуществляемой буржуазией стран развитого капитализма. Как следствие, после полувека хронического кризиса Западная Европа и Северная Америка неизменно предстают своего рода мирной гаванью, очагом процветания и стабильности, по крайней мере, по сравнению с остальным миром. В такой ситуации часть населения встревожена не только возможной конкуренцией со стороны иммигрантов, но и опасается хаоса и анархии, ожидаемых извне, с прибытием множества беженцев в «цивилизованный» мир. На современном уровне развития классового сознания большинству трудящихся слишком сложно понять, что хаос и варварство периферии капитализма и их проникновение в ведущие капиталистические страны вызваны именно политикой этих последних, самой капиталистической системой.

«Финансовый» кризис, «кризис евро», и затем кризис с беженцами на время придушили в зародыше первые шаги к возрождению классовой солидарности. Возможно, отчасти именно поэтому Движение возмущенных в Испании, хотя продлилось долго и в ряде аспектов продвинулось дальше, чем движение против КПН во Франции, не сумело приостановить наступление на рабочий класс, и буржуазия смогла без труда использовать его, чтобы создать новую левую политическую партию «Подемос».

В политической сфере главным результатом этого упадка солидарности, продолжающегося с 2008 года, стало усиление популизма. Этот последний не только является признаком ослабления классовой сознательности и боевитости пролетариата, но и еще более способствует ему. И не только из-за своего распространения в рядах рабочего класса. В действительности ядро этого класса пока еще активно противится влиянию популизма, о чем свидетельствует пример Германии. Но есть и другая причина: буржуазия пользуется неоднородностью пролетариата, чтобы разобщить его еще больше и внести замешательство в его ряды. Сегодняшняя ситуация, на первый взгляд, имеет определенное сходство с 1930-ми гг. Конечно, пролетариат не пережил политического и физического разгрома, как в тогдашней Германии. А следовательно, антипопулизм не может играть такой же в точности роли, как антифашизм в 1930-е гг. Представляется, что особенностью периода распада капитализма служит как раз возникновение подобных лже-альтернатив, не столь ярко выраженных, как прежде. Однако в такой стране, как Германия, где восемь лет назад незначительное, но активное меньшинство молодежи выступило на политическую арену под лозунгом «Долой капитализм, нацию и государство!», сегодня заявляет о себе защитой беженцев и «культуры гостеприимства» от неонацистов и правых популистов.

В период после 1968 года влияние антифашизма ослабело по той причине, что фашистская угроза осталась в прошлом, либо ее носителями являлись более или менее маргинальные правые экстремисты. Сегодня подъем правого популизма как потенциально массового феномена ставит перед идеологией защиты демократии новую цель, гораздо более конкретную и значимую, которая может послужить мобилизующим фактором.

В заключение необходимо подчеркнуть, что нынешний подъем популизма и усиление его влияния на буржуазную политику стал возможен и из-за слабости пролетариата.

Дискуссии о подъеме популизма в среде буржуазии

Хотя такие дискуссии только начинаются, уже сегодня можно отметить ряд их основных моментов. Если взять дебаты, ведущиеся в Германии – стране, в которой буржуазия, возможно, наиболее чувствительна к таким проблемам и остро реагирует на них, - следует выделить три аспекта.

1. Для «демократов» было бы ошибкой пытаться бороться с популизмом, используя его дискурс и идеи. Согласно этой точке зрения, именно «копирование» популистов отчасти объясняет фиаско правящей партии на последних выборах в Австрии и бессилие традиционных партий во Франции перед лицом усиления Национального фронта. Избиратели-популисты, утверждают сторонники данной аргументации, предпочитают оригинал копии. По их мнению, вместо того, чтобы идти на уступки, необходимо делать упор на противоречиях между «конституционным патриотизмом» и «национал-шовинизмом», космополитичной открытостью и ксенофобией, толерантностью и авторитаризмом, прогрессивностью и консерватизмом, гуманизмом и варварством. Согласно сторонникам подобной аргументации, западные демократии сегодня вполне «дозрели» до того, чтобы решить проблему с популизмом, сплотив большинство вокруг поддержки «демократии»; главное для этого – действовать «наступательно». Такую позицию занимает, например, нынешний канцлер Германии Ангела Меркель.

2. Подчеркивается тот факт, что избиратели должны вновь научиться проводить различие между правыми и левыми, и необходимо изменить мнение, сложившееся о существующей партийной структуре. Полагаем, что именно эта идея послужила причиной подготовки в последние два года коалиции ХДС-СДПГ и будущей коалиции между христианскими демократами и Зелеными на всеобщих выборах. До сих пор основными шагами в этом направлении были отказ от ядерной энергетики после катастрофы в Фукусиме и недавняя восторженная поддержка Зелеными «культуры гостеприимства» по отношению к беженцам, провозглашенной не СДПГ, а Ангелой Меркель. Однако стремительные и неожиданные успехи на выборах АДГ несут угрозу подобной стратегии (недавняя попытка возвратить либеральную СвДП в парламент, вероятно, представляет собой своеобразную попытку противостоять им, так как эта партия могла бы при случае присоединиться к «черно-зеленой» коалиции). Что касается оппозиции, то СДПГ, которая инициировала в Германии «неолиберальную революцию» с программой «Повестка 2010», могла бы тогда занять более «левые» позиции. В отличие от англо-саксонских стран, где проводниками «неолиберальных» мер выступили правые консерваторы Тэтчер и Рейган, во многих странах континентальной Европы именно левые (будучи более дисциплинированными и ответственными политическими партиями) участвовали в их реализации и даже брали на себя ответственность за них.

Однако сегодня очевидно, что необходимый этап неолиберальной глобализации сопровождался эксцессами, которые рано или поздно придется исправлять. Так, в частности, произошло после 1989 года, когда крах сталинистских режимов, казалось, наглядным образом подтвердил все ордолиберальные тезисы о неспособности государственной бюрократии повернуть экономику на новые рельсы. Некоторые серьезные представители буржуазии все более открыто признают такие эксцессы. Например, для выживания капитализма нет никакой необходимости в том, чтобы почти все богатства сосредоточивались в руках крайне малой части общества. Это может привести не только к социальным и политическим, но и к экономическим бедствиям, ибо богатейшие слои, вместо того, чтобы делиться своими богатствами, озабочены прежде всего их сохранением и преумножением, пускаясь в дальнейшие спекуляции и вызывая замедление роста покупательной способности. Тем более нет никакой необходимости для капитализма в резком обострении конкуренции между капиталистическими государствами, которая проявляется в снижении налогов и сокращении бюджетных расходов, в результате чего государству уже не хватает средств на необходимое инвестирование. Иными словами, идея заключается в том, что, благодаря возможности возвратиться к своего рода неокейнсианской корректировке прежней политики, левые, как в традиционных формах, так и в виде новых партий вроде Сиризы в Греции или «Подемос» в Испании, могли бы упрочить свою базу, чтобы выступить в качестве альтернативы правым ордолиберальным консерваторам.

Необходимо, однако, отметить, что сегодняшние представления правящего класса о возможной роли левых в будущем далеко не в первую очередь вызваны страхом перед рабочим классом. Прежде всего определяет политику правящего класса в настоящее время именно проблема популизма, о чем свидетельствует целый ряд фактов, имеющих место в ведущих капиталистических странах.

3. Подобно сторонникам Бориса Джонсона среди британских тори, ХСС, «братская» партия ХДС Ангелы Меркель, полагает, что традиционные партии должны сами реализовывать некоторые аспекты популистской политики. Следует иметь в виду, что ХСС больше не служит выразителем традиционной баварской мелкобуржуазной отсталости. Наоборот, наряду с соседней южногерманской землей Баден-Вюртемберг, Бавария является сегодня наиболее передовым экономически регионом Германии, становым хребтом высокотехнологичной промышленности и экспорта, производственной базой таких компаний, как Siemens, BMW или Audi.

Эта последняя точка зрения, которую отстаивает Мюнхен, вступает в явное противоречие с первой, пропагандируемой Ангелой Меркель, и нынешнее несогласие между ХДС и ХСС связано не только с предвыборными маневрами и действительно отличающимися экономическими интересами, но и с различием в подходах. Видя решимость канцлера в отстаивании своей позиции, некоторые представители ХСС начали открыто поговаривать о том, чтобы на предстоящих всеобщих выборах выставить в других землях Германии своих собственных кандидатов против кандидатов ХДС.

Подобно английским консерваторам, ХСС считает, что принятие популистских мер стало в некотором роде неизбежным, и лучше, если проводить их в жизнь будет опытная и ответственная партия. Так можно было бы, с одной стороны, придать некоторым безответственными мерам ограниченный характер, а с другой, уравновесить их проведением каких-то дополнительных мероприятий.

Несмотря на реальные трения между Меркель и Зеехофером, равно как между Кэмероном и Джонсоном, не следует упускать из виду существующее между ними своеобразное «разделение труда» (одни «активно» отстаивают демократические ценности, другие признают «демократическое право граждан на выражение недовольства»).

Так или иначе, в целом рассмотренные нами позиции свидетельствуют о том, что правящие круги буржуазии начинают смиряться с идеей проведения властями популистской политики – определенного рода и в определенной степени, - которую британские консерваторы – сторонники «Брекзита» и ХСС уже частично претворяют в жизнь.

Популизм и распад

Таким образом, среди основных фракций буржуазии Западной Европы и Северной Америки имеют место очень серьезные колебания в отношении популизма. В чем причина? Ведь популистские движения никоим образом не ставят под сомнение капитализм. Все, что они пропагандируют, не чуждо буржуазному миру. В отличие от сталинизма, популизм даже не оспаривает существующие формы капиталистической собственности. Разумеется, это «оппозиционное» движение. Но сталинизм и социал-демократия тоже бывали таковыми, что не мешало им затем входить в правительства ведущих капиталистических стран.

Чтобы понять причину колебаний, следует отметить фундаментальное различие между сегодняшним популизмом и левым флангом капитала. Левые, даже не вышедшие из бывших организаций рабочего класса (например, «зеленые»), хотя и могут выступать в качестве лучших представителей национализма и успешнее всего мобилизовать пролетариат на войну, привлекательны прежде всего тем, что пропагандируют старые идеи рабочего движения или их переделку на новый лад, в частности, идеи буржуазной революции. Иными словами, левые, которые вполне могут быть шовинистами и антисемитами, в принципе не отказываются ни от «братства всех людей», ни от возможности сделать мир лучше. На самом деле о приверженности подобной цели заявляют даже самые реакционные и радикальные неолибералы. Они вынуждены так поступать. Изначально именно подобная перспектива лежала в основе притязаний буржуазии на то, чтобы достойно представлять все общество в целом. При этом левый фланг капитала, являясь составной частью загнивающего общественного устройства, точно так же, как и правые популисты, распространяет расистскую и антисемитскую заразу!

Однако популизм отвергает вышеозначенный «идеал». Для него главное – выживание одних за счет других. Подобным «реализмом» он очень гордится и видит в нем свое превосходство. Популизм – тоже продукт буржуазного мира и мировоззрения, но продукт прежде всего его распада.

Во-вторых, левый фланг буржуазии предлагает экономическую, политическую и социальную программу, вполне последовательную и реалистичную для национального капитала. Однако проблема с политическим популизмом состоит не в том, что он не предлагает ничего конкретного, а в том, что он выступает за вещи совершенно несовместимые, за проведение сегодня одной политики, а завтра – прямо противоположной ей. Он представляет не политическую альтернативу, а распад буржуазной политики.

Вот почему, по крайней мере, в нашем понимании термина, нет оснований говорить о существовании левого популизма как своеобразного противовеса популизму правому.

Несмотря на все сходство и параллели, история никогда не повторяется. Сегодняшний популизм – вовсе не то же самое, что фашизм 1920-1930-х гг. Однако и тогдашний фашизм, и сегодняшний популизм отчасти имеют схожие причины. В частности, оба они являются проявлением распада буржуазного мира. Пережив исторический опыт фашизма и особенно национал-социализма, буржуазия ведущих капиталистических стран остро осознает подобное сходство и потенциальную опасность, которую представляет оно для стабильности капиталистического порядка.

Параллели с подъемом национал-социализма в Германии

Общим для фашизма в Италии и Германии являлось торжество контрреволюции и бредовая идея о растворении классов в некой мистической общности после разгрома революционного подъема (в особенности при содействии демократии и левого фланга капитала). А также открытое недовольство империалистическим переделом мира и иррациональность ряда целей войны. Но, несмотря на подобное сходство (которое позволило «Билану» распознать поражение революционного подъема и изменение хода истории, которые дали буржуазии возможность мобилизовать пролетариат на мировую войну), для лучшего понимания современного популизма небесполезно внимательно изучить некоторые особенности исторического развития Германии той поры, в том числе те, которые обусловили отличие национал-социализма от гораздо менее иррационального итальянского фашизма.

Во-первых, потрясение признанного авторитета правящих классов и утрата доверия населения к их традиционному политическому, экономическому, военному, идеологическому и моральному руководству оказались глубже, чем где бы то ни было еще (за исключением России), поскольку Германия более всех проиграла в результате Первой мировой войны и вышла из нее экономически, финансово и даже физически истощенной.

Во-вторых, в Германии в гораздо большей мере, чем в Италии, имела место подлинная революционная ситуация. То, что буржуазии удалось в зародыше, на ранней стадии жестко задавить этот потенциал, не должно побуждать нас недооценивать глубину революционного процесса, пробужденные им чаяния и ожидания. Немецкой и мировой буржуазии потребовалось почти шесть лет (до конца 1923 года), чтобы затушить все очаги пламени. Сегодня нам нелегко представить себе степень уныния и горечи, которые оставило по себе это поражение. За утратой доверия населения к правящему классу быстро последовало еще более жестокое разочарование рабочего класса в своих (бывших) организациях (социал-демократии и профсоюзах), в недавно возникшей КПГ и Коммунистическом Интернационале.

В-третьих, экономические бедствия сыграли гораздо более важную роль в подъеме национал-социализма в Германии, чем это было в случае фашизма в Италии. Гиперинфляция 1923 года в Германии (и во всей Центральной Европе) подорвала доверие к денежной системе в целом. В 1929 году, всего через шесть лет после травматичного опыта гиперинфляции, началась Великая депрессия. В Германии она поразила не только пролетариат, классовая сознательность и боевитость которого уже были подавлены. И то, как народные массы интеллектуально и эмоционально восприняли этот новый этап экономического кризиса, было в некоторой степени задано, предопределено событиями 1923 года.

Кризисы, в особенности, в период упадка капитализма, затрагивают все аспекты экономической и социальной жизни. Это кризисы (пере)производства (капитала, товаров, рабочей силы), присвоения и «распределения», включая финансовые спекуляции и крах. Но, в отличие от проявлений кризиса на рабочих местах, таких, как увольнение и снижение зарплат, негативное влияние на население на уровне финансов носит гораздо более отвлеченный, неопределенный характер. Однако их последствия для некоторых слоев населения могут быть еще более опустошительными, глобальными и стремительными, чем непосредственное влияние кризиса на рабочих местах. Иными словами, в то время как перечисленные проявления кризиса содействуют развитию классовой сознательности, кризис в денежной и финансовой сфере скорее препятствует ему. Без помощи марксизма нелегко осознать реальные связи между, например, финансовым крахом на Манхэттене и нехваткой средств на выплату страховки или государственной задолженностью на другом континенте. Подобные системы открытой взаимозависимости, стихийно объединившие страны, народы, социальные классы и действующие за спиной мировых лидеров, легко ведут к возложению ответственности на отдельных лиц и социальной паранойе. Тот факт, что недавнее усиление кризиса привело к финансовому и банковскому краху, связанному с надутыми, а затем лопнувшими «мыльными пузырями», - это не только буржуазная пропаганда. Неловкий маневр спекулянта в Токио или Нью-Йорке может вызвать разорение банка в Исландии – это не выдумка, а реальность. Лишь капитализм способен создать такую взаимозависимость в жизни и смерти между людьми, бесконечно далекими друг от друга, между участниками одних и тех же событий, не подозревающими о существовании друг друга. Людям крайне трудно принять умом и чувствами столь отвлеченные явления. Одним из способов адаптации к такому положению является возложение ответственности на отдельных лиц; при этом не принимаются в расчет подлинные капиталистические механизмы, и вся вина за происходящее возлагается на умышленные происки сил зла. Тем более важно сегодня понимать все подобные различия, так как теперь уже не только мелкая буржуазия или те, кого называют средним классом, как в 1923 году, теряют свои сбережения, а миллионы трудящихся, которые имеют в собственности или хотят заиметь собственное жилье, накопления, страховку и пр.

В 1923 году немецкая буржуазия, которая уже готовилась начать войну с Россией, столкнулась с национал-социализмом, который стал подлинным массовым движением. Буржуазия по сути оказалась в ловушке, сделалась заложницей ситуации, которую во многом сама и создала. Она могла бы выбрать вступление в войну при социал-демократическом правительстве и при поддержке профсоюзов, возможно, в коалиции с Францией или даже Великобританией, пусть поначалу и в качестве второстепенного партнера. Но это повлекло бы за собой конфронтацию или нейтрализацию движения национал-социалистов, которое не только вошло в силу, но и объединило часть населения, хотевшую войны. В такой ситуации немецкая буржуазия совершила ошибку, поверив, что сможет манипулировать движением по своему усмотрению.

Национал-социализм был не просто режимом массового террора ничтожного меньшинства над остальным населением. У него имелась массовая база. Он являлся не только орудием утверждения господства капитала над массами, но и одновременно слепым орудием атомизированных, подавленных, параноидальных масс, которые хотели навязать капиталу свою волю. Так что национал-социализм во многом подготовила глубокая утрата доверия широких слоев населения к власти правящего класса и его способности обеспечивать эффективное функционирование общества и минимум физической и экономической безопасности своим гражданам. Общество было потрясено до самых основ Первой мировой войной, а последующие экономические катастрофы – гиперинфляция в результате поражения в Первой мировой войне и Великая депрессия 1930-х гг. – довершили дело. Эпицентр кризиса находился в трех империях – германской, австро-венгерской и российской. Все три распались в результате войны и революционного подъема.

В отличие от России, где поначалу революция одерживала победы, в Германии и бывшей Австро-Венгрии она потерпела поражение. В Германии и других странах севернее Средиземноморья в отсутствие пролетарской альтернативы кризису буржуазного общества образовалась пустота. Ее заполнила стихия насилия и погромов, антибольшевизм и антисемитизм, которые вылились в Холокост, уничтожение целых народов, в том числе, на территории СССР, занятой фашистами.

В таком развитии ситуации важную роль сыграла та форма, которую приняла контрреволюция в Советском Союзе. Хотя в сталинской России не осталось ничего пролетарского, насильственная экспроприация крестьянства («коллективизация сельского хозяйства» и «ликвидация кулачества») испугали не только мелких, но и многих крупных собственников во всем мире. Эти собственники (в том числе те, чьи владения ограничивались скромной квартирой), не видя спасения от большевизма в Европе (другие континенты от него, по крайней мере, отделял океан), не слишком верили в способность нестабильных «демократических» или «авторитарных» режимов своих стран защитить их от кризиса или «жидо-большевизма».

Из этого исторического опыта можно сделать вывод, что, если пролетариат не способен выдвинуть революционную альтернативу капитализму, то разочарование в способности правящего класса «делать свою работу» в итоге ведет к восстанию, протесту, социальному взрыву, но протест такой не сознателен, а слеп, ориентирован на прошлое, а не на будущее, основан не на доверии, а на страхе, не на творческом созидании, а на разрушении и ненависти.

Второй кризис доверия к правящему классу сегодня

Процессы, о которых мы рассказали, уже являлись проявлением распада капитализма. И совершенно ясно, что многие марксисты и другие проницательные наблюдатели 1930-х гг. сделали вывод о скором распространении подобной тенденции на весь мир. Однако выяснилось, что это только первый, а не последний этап распада.

Но такая тенденция обратилась вспять, чему способствовали три важных фактора.

Во-первых, победа антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне, значительно повысившая престиж «западной» демократии, в частности, «американской модели», а также «социализма в одной стране».

Во-вторых, последовавшее за войной «экономическое чудо» в странах Запада.

Эти оба фактора были делом рук буржуазии. А вот третий стал достижением рабочего класса – окончание периода контрреволюции, возобновление классовой борьбы, а с нею – возврат (пусть неявный и недолгий) революционной перспективы. На такое изменение ситуации буржуазия ответила не только выдвижением идеологии реформизма, но и реальными материальными уступками и повышением уровня жизни (разумеется, тоже недолгими). Все это породило у трудящихся иллюзию, что их жизнь может улучшиться.

Как мы знаем, к нынешней стадии упадка привела прежде всего патовая ситуация в противостоянии двух основных классов: один оказался неспособен начать очередную мировую войну, а другой – добиться революционного выхода из положения. Поколению 1968 года не удалось добиться дальнейшей политизации протестов, и события 1989 года знаменовали собой наступление новой стадии распада во всем мире. Необходимо понимать, что эта стадия представляет собой не застойное явление, а процесс. 1989 год знаменовал собой неудачу первой попытки пролетариата выдвинуть собственную революционную альтернативу. После двадцати лет хронического кризиса и ухудшения условий жизни рабочего класса и населения планеты в целом, престиж и авторитет правящего класса также пострадал. Однако на рубеже 2000-х гг. возникли сильные тенденции противоположной направленности, которые позволили правящим буржуазным элитам поправить свою пошатнувшуюся было репутацию. Таких тенденций три:

1. Крах сталинистского Восточного блока не нанес ни малейшего урона имиджу западной буржуазии. Напротив, он, казалось, опроверг саму возможность альтернативы «западному демократическому капитализму». Разумеется, возникшая в 1989 году эйфория быстро рассеялась под воздействием реальности, как и иллюзии о том, что в мире может быть меньше войн. Но эти события, по крайней мере, отвратили Дамоклов меч постоянной угрозы взаимного истребления в третьей мировой войне. Кроме того, после 1989 года возникла возможность объяснять Вторую мировую войну и последовавшую за ней Холодную войну как результаты «тоталитарной идеологии» (то есть возлагать вину за них на фашизм и «коммунизм»). В идеологическом плане западной буржуазии очень повезло, что новым – более или менее явным – империалистическим соперником США является сегодня не Германия (теперь тоже «демократическая»), а «тоталитарный» Китай, а за многие локальные войны и теракты ответственен «религиозный фундаментализм».

2. Нынешний этап «глобализации» государственного капитализма, начавшийся еще до 1989 года, после него сумел обеспечить действительное развитие производительных сил даже в тех странах, которые до сих пор считались периферией капитализма. Конечно, жизнь в странах БРИК никак не может служить примером для рабочих на Западе. Но, с другой стороны, создается впечатление динамичного развития капитализма. В связи с важностью проблемы миграции для популизма следует также отметить, что эти страны несколько стабилизировали ситуацию, так как принимают миллионы мигрантов, которые в противном случае устремились бы в Европу и Северную Америку.

3. Стремительное развитие технологий, вызвавшее «революцию» в сфере коммуникаций, образования, медицины, повседневной жизни в целом, также создает впечатление энергично развивающегося общества (к слову, это подтверждает наш тезис о том, что упадок капитализма вовсе не означает остановки развития производительных сил и технологической стагнации).

Эти (и, вероятно, другие) факторы, хотя и не в состоянии остановить распад (и с ним подъем популизма), пока еще могут смягчать его последствия. Однако усиление влияния популизма сегодня указывает на то, что действенность таких факторов не беспредельна, и, быть может, вскоре распад вступит в свою следующую стадию. Для нее, на наш взгляд, характерна утрата веры все более широких слоев населения в способность и желание правящих классов обеспечить их безопасность. Процесс разочарования носит не пролетарский, а глубоко антипролетарский характер, по крайней мере, в настоящее время. Этот новый этап вызван накоплением целого ряда факторов на протяжении десятилетий, и кризисы финансов, евро и беженцев послужили скорее предлогами, спусковыми механизмами, нежели истинными его причинами. А главной и бесспорной причиной является отсутствие всякой революционной пролетарской перспективы. С другой стороны (мы имеем в виду капитал), - это хронический экономический кризис, а также последствия все более абстрактного характера функционирования буржуазного общества. Такого рода процесс свойственен капитализму, но за последние три десятилетия он стремительно ускорился, сопровождаясь резким сокращением рабочей силы и физической деятельности вообще в развитых капиталистических странах из-за механизации и новых технологий, в частности, персональных компьютеров и интернета. Одновременно электронные деньги постепенно вытесняют наличные, монеты и банкноты, в качестве универсального средства обмена.

Популизм и насилие

В основе капиталистического способа производства лежит специфическая комбинация двух факторов: экономических механизмов или «законов» (рынка) и насилия. С одной стороны, условием обмена эквивалентами является отказ от насилия, обмен заменяет собой кражу. Кроме того, наемный труд является первой формой эксплуатации, где принуждение к труду, мотивация участия в трудовом процессе имеют по сути экономический, а не грубо физический характер. С другой стороны, при капитализме вся система обмена эквивалентами основана на изначальном неравном обмене – насильственном лишении производителей средств производства («первоначальное накопление капитала»), которое обусловило существование системы наемного труда и является при капитализме перманентным процессом, в той или иной мере сопряженным с насилием (см. работу Розы Люксембург «Накопление капитала»). Такой внутренний антагонизм (насилие и одновременно отказ от него) и порождаемая им двусмысленность накладывают свой отпечаток на всю жизнь буржуазного общества. Он сопровождает каждый акт обмена, в котором всегда заложена альтернатива кражи. Впрочем, общество, по сути своей основанное на обмене, а значит, на отказе от насилия, должно постоянно подкреплять этот отказ угрозой насилия, и не только угрозой (законы, аппарат правосудия, полиция, тюрьмы и пр.). Такая двусмысленность особенно бросается в глаза в процессе обмена между наемным трудом и капиталом, где экономическое принуждение дополняется физической силой. Она присутствует везде, где используется такое орудие насилия над обществом, как государство. В отношениях с собственными гражданами (принуждение и вымогательство) и с другими государствами (война), правящий класс, подавляя хаотические кражи и насилие, выступает как универсальный, узаконенный грабитель.

Такие противоречивые, двусмысленные взаимоотношения между насилием и отказом от него в буржуазном обществе отражаются в жизни каждой личности. Жить нормально и практично в современном обществе – значит отказаться от всей полноты телесных, эмоциональных, интеллектуальных, духовных, творческих потребностей, от целого мира. Как только зрелый капитализм перешел от формального к реальному господству, такой отказ уже не навязывается исключительно путем внешнего принуждения. Впрочем, каждая личность так или иначе сталкивается с выбором: либо приспособиться к абстрактному функционированию этого общества, либо стать «лузером», неудачником, обреченным закончить жизнь в сточной канаве. Дисциплина превращается в самодисциплину, так, что каждый человек сам подавляет свои жизненные потребности. Конечно, самодисциплина важна и для борьбы за освобождение – как отдельной личности, так и пролетариата в целом (рабочий класс наделен самодисциплиной в высшей степени), с ней он способен стать хозяином своей судьбы. Однако в настоящий момент, при «нормальном» функционировании буржуазного общества, самодисциплина является по сути интернализацией капиталистического насилия. Всегда существует и другой выбор – слепая переадресация насилия вовне. Буржуазное общество всегда нуждается в «аутсайдерах», чтобы поддерживать (само)дисциплину среди тех, кто, по идее, к нему принадлежит. Вот почему насилие со стороны членов буржуазного общества «стихийно» (а на самом деле предопределенным, заранее заданным образом) обращено на подобных аутсайдеров (погромные настроения).

Когда открытый кризис капиталистического общества достигает определенного градуса интенсивности, когда авторитет правящего класса подорван, люди, живущие в буржуазном обществе, начинают сомневаться в намерении и способности властей делать свою работу, в частности, защищать их от всевозможных угроз, а альтернатива (которая может быть лишь пролетарской) отсутствует, - целые группы населения начинают протестовать и даже восставать против правящей элиты, но не с целью изменить существующий порядок, а чтобы вынудить власти защищать «законопослушных» граждан от «аутсайдеров». Эти слои населения переживают кризис капитализма как конфликт между двумя его подспудными принципами, рынком и насилием. Популизм означает выбор в пользу насилия с целью разрешить те проблемы, с которыми не справляется рынок, даже проблемы самого рынка. Например, если мировой рынок рабочей силы угрожает заполонить рынок труда развитых капиталистических стран потоком обездоленных, популистское решение заключается в строительстве стен вдоль границ и размещении там патрулей, готовых стрелять в каждого, кто попытается проникнуть в страну без разрешения.

За популистской политикой сегодня скрывается стремление убивать, и ею движет дух погрома.

Штайнклопфер,

8 июня 2016 г.

_________________________

* Примечание от переводчика: организация запрещена в России и ряде других стран.