Крупные рабочие выступления, как только они заканчиваются, не оставляют сколь-нибудь заметных следов. Когда «порядок» восстановлен, когда «социальный мир» снова налагает свою безжалостную повседневную дисциплину, вскоре остается не многим больше, чем просто воспоминание. Некоторые сказали бы, что хотя память – это прекрасно, но она мало чего стоит. На самом же деле память – громадная сила в сознательности революционного класса.

Господствующая идеология всегда пытается разрушить образы тех моментов, когда эксплуатируемые поднимают головы. Она делает это посредством фальсификации истории. Манипулирует исторической памятью, выхолащивая из нее революционное содержание. Генерирует искаженные клише, лишенные всего, что эта борьба содержала в качестве примера, назидания и поддержки для будущих битв.

Когда СССР развалился, жрецы установившегося порядка рьяно стали распространять грязную ложь, которая отождествляет Октябрьскую революцию 1917 года со сталинизмом. То же самое они делают и по случаю очередных круглых дат событий Мая 1968-го, хотя и в меньшем масштабе.

Эти события, как из-за количества участников, так и вследствие продолжительности, стали крупнейшей рабочей забастовкой в истории. Но они представлены сегодня в качестве студенческого бунта, продукта инфантильной и утопической мечты университетской интеллигенции, проникшейся музыкой The Rolling Stones и сталинистскими героями «Третьего мира». Что осталось от всего этого сегодня? Ничего, кроме еще одного доказательства, что идея выхода за пределы капитализма – пустая фантазия. И средства массовой информации усиливают подобное впечатление, показывая зрителям, что когда-то «революционные» студенческие лидеры (на самом деле начинающие юные бюрократы того времени) теперь стали добросовестными и респектабельными менеджерами капитализма, против которых они столько протестовали. Кон-Бендит – «Дэнни Красный» – член парламента во Франкфурте; другие – специальные советники президента Республики, министры, высокопоставленные чиновники, администраторы предприятий и т. д. Что касается забастовки рабочих, то об этом помалкивают, а если и говорят, то представляют ее как никогда не выходившую за рамки сиюминутных требований, ограничивавшуюся требованием роста заработной платы, который был уничтожен инфляцией в течение шести последующих месяцев. Другими словами, представляют эту забастовку как бессмысленное сотрясение воздуха.

Что на самом деле осталось от Мая 1968-го в памяти рабочего класса?

Безусловно, есть кадры и фото горящих баррикад, где в ночи и среди облаков слезоточивого газа студенты и молодые рабочие противостояли полиции; изображения улиц Латинского квартала в Париже, оголенных от булыжников; обломки и перевернутые повсюду автомобили. Да, в средствах массовой информации демонстрировалось много подобных кадров.

Но сила манипуляции в СМИ имеет свои пределы. Рабочий класс обладает коллективной памятью, даже если она часто «подпольна» и выражается открыто только тогда, когда класс снова оказывается способным массово объединиться в борьбе. Помимо этой более зрелищной стороны, в памяти рабочих есть неясное, но глубокое чувство огромной силы пролетариата, если он объединяется.

На начальном этапе событий Мая 1968 года, безусловно, была студенческая агитация, как и во всех западных индустриальных странах в значительной степени подпитываемая противостоянием войне во Вьетнаме и новой неуверенностью в будущем. Но эта агитация была ограничена очень небольшой частью общества. Ее часто можно было услышать на демонстрациях, в которых массы студентов произносили по слогам имя одного из самых кровожадных сталинистов: «Хо-Хо, Хо-Ши-Мин!». При возникновении первых беспорядков в студенческой среде в 1968-ом во Франции наблюдался, среди прочего, спрос студентов на доступ к спальне студенток в университетских общежитиях.... До 1968-го года в университетских городках студенческое «восстание» часто начиналось под знаменем теорий Маркузе, одним из основных положений которых являлось то, что рабочий класс больше не был революционной социальной силой и окончательно «обуржуазился».

Во Франции глупость правительства генерала де Голля, ответившего на студенческое брожение слепыми и совершенно несоразмерными репрессиями, довела протест до гнева и первых баррикад. Но это по-прежнему ограничивалось в основном средой студенческой молодежи. То, что изменило всё, что превратило «события Мая 1968-го» в крупный социальный взрыв – это выход на сцену пролетариата. Дело только начинало становиться серьезным, когда в бой вступил практически весь рабочий класс, парализовав почти все основные механизмы экономического аппарата. Сметая сопротивление профсоюзной машины, преодолевая корпоративные барьеры, около 10 миллионов рабочих одновременно прекратили работу. И только этим они открыли новый период в истории.

Рабочие, которые за несколько дней до этого были массой разрозненных людей, не знавших друг друга и подчинявшихся давлению эксплуатации и профсоюзной полиции на рабочих местах; рабочие, которые, как предполагалось, совершенно обуржуазились, внезапно оказались объединенными, ставшими громадной силой. В их руках оказалась мощь, которой они первыми удивились, и с которой они не всегда знали, что делать.

Остановка работы заводов и офисов, отсутствие общественного транспорта, паралич производственного процесса очень ясно показали, что при капитализме все зависит, в конечном счете, от воли и сознания эксплуатируемого класса. Слово «революция» было у всех на устах, и вопросы о том, где границы возможного, куда все это вело, и как происходила великая борьба трудящихся в прошлом, стали главным предметом обсуждения. «Все говорили, и все слушали». Это одна из вещей, которую каждый запомнил больше всего. В течение месяца исчезло молчание, изолирующее отдельных людей и удерживающее их разрозненными, эта невидимая стена, которая обычно кажется такой непроницаемой, такой непреодолимой, наводящей такое уныние, неожиданно сгинула. Везде шли обсуждения: на улицах, на захваченных рабочими фабриках, в университетах и вузах, в молодежных центрах, в рабочих кварталах, которые местные комитеты превращали в места политических встреч. Язык рабочего движения, который называет вещи своими настоящими именами – буржуазией, пролетариатом, эксплуатацией, классовой борьбой, революцией и т.д. – распространяется повсюду, потому что он, естественно, единственный, способный верно описать реальность.

Паралич буржуазной политической власти, колебания правящего класса, столкнувшегося с ситуацией, которая вышла из-под контроля, подтвердила силу воздействия рабочей борьбы. И один забавный случай отлично показывает, что ощущалось в коридорах власти. Мишель Жобер, глава кабинета при премьер-министре Помпиду во время этих событий, в телевизионной программе в 1978 году, посвященной десятой годовщине Мая 1968 года, рассказал, как однажды, выглядывая из окна своего кабинета, он заметил красный флаг, развевающийся на крыше одного из министерских зданий. Он быстро позвонил, чтобы сняли флаг, потому что из-за него официальные учреждения выглядели комично. Но после нескольких звонков ему не удалось найти никого, готового или способного выполнить эту работу. Именно тогда он понял, что происходит что-то действительно новое.

Настоящая победа рабочей борьбы Мая 1968-го была не в повышении заработной платы, достигнутом в результате «Гренельских соглашений», а в самом возрождении силы рабочего класса. Это было возвращением пролетариата на историческую арену после нескольких десятилетий торжествующей сталинистской контрреволюции.

Сегодня, когда рабочие всего мира продолжают находиться под давлением идеологических кампаний о «конце коммунизма и классовой борьбы», память о том, чем действительно была массовая забастовка во Франции 1968 года, является живым напоминанием о силе, которой обладает рабочий класс . Когда целая идеологическая махина пытается внушить рабочему классу сомнения в себе, убедить каждого рабочего в том, что он отчаянно одинок и ничего не может ожидать от остальной части своего класса, это напоминание является незаменимым противоядием.

Но нам говорят, какое это имеет значение, что память живет, когда само событие больше не повторится? Где доказательство, что в будущем мы увидим новые, массовые и убедительные подтверждения боевого единства рабочего класса?

В несколько иной форме этот вопрос возникал сразу после борьбы Весны 1968-го: это была просто буря в стакане, что-то специфически французское, или вышло на международный уровень, открыло новый исторический период пролетарской борьбы?

В 1969 году группа Revolution Internationale (Интернациональная Революция) в своем журнале опубликовала статью, в которой поставила перед собой задачу ответить на эти вопросы. Критикуя анализ событий 1968 года Ситуационистским Интернационалом[1], Revolution Internationale настаивала на необходимости глубокого понимания причин общественного взрыва в Мае 1968-го, а не поиске их, подобно ситуационистам, в «самых очевидных проявлениях социального отчуждения», но в источниках, породивших и питавших эти проявления «социального отчуждения». Именно в экономических корнях решительная теоретическая критика должна найти возможность революционного переворота. Реальная значимость Мая 1968 года заключается в том, что он был одной из первых и одной из наиболее важных реакций пролетарской массы на ухудшающуюся мировую экономическую ситуацию.

На этой основе можно было смотреть вперед. Осознав связь между взрывом Мая 1968-го и ухудшением мировой экономической ситуации, поняв, что эта деградация выразила исторически поворотный момент в мировой экономике, увидев, что рабочий класс начал освобождаться от тисков сталинистской контрреволюции, было нетрудно предсказать, что новые рабочие взрывы быстро последуют за взрывами 1968 года, хоть с участием, хоть без участия радикальных студентов.

Этот анализ быстро подтвердился. Осенью 1969 года в Италии началась самая мощная волна забастовок после Второй мировой войны; та же ситуация возникла в Польше в 1970 году, в Англии в 1972 году, в Португалии и Испании в 1974-1975 годах. Затем в конце 1970-х годов началась новая международная волна борьбы трудящихся, кульминацией которой стала массовая забастовка в Польше в 1980-1981 гг. Наконец, между 1983 и 1989 годами прошла еще одна серия классовых движений, которая в основных индустриальных странах неоднократно демонстрировала тенденцию к тому, что рабочие бросали вызов профсоюзной смирительной рубашке, демонстрируя готовность взять борьбу в собственные руки и расширить ее.

Май 1968 года во Франции был «только началом», началом нового исторического периода. Это больше не была «полночь века». Рабочий класс сбросил ярмо темных лет, которые длились начиная с триумфа социал-демократической и сталинистской контрреволюции в 1920-х. Подтверждая свою силу посредством массовых движений, способных противостоять профсоюзной машине и «рабочим партиям», рабочий класс пошел курсом классового противостояния, которое препятствовало скатыванию в третью мировую войну и открыло путь к развитию интернациональной пролетарской борьбы.

Период, в котором мы живем сейчас – это период, открытый Маем 1968-го. И спустя десятки лет противоречия капиталистического общества, приведшие к майскому взрыву, не уменьшились, наоборот. По сравнению с тем, что переживает сегодня мировая экономика, трудности конца шестидесятых кажутся незначительными: полмиллиона безработных во Франции в 1968 году, около трех миллионов на данный момент, дают лишь один пример истинной экономической катастрофы, которая обрушилась на всю планету за последние десятилетия. Что касается пролетариата, то, несмотря на все успехи и отступления в его решительности и сознательности, он никогда не заключал перемирия с капиталом. Борьба против мер жесткой экономии, навязанной буржуазией, столкнувшейся с самым безжалостным экономическим кризисом со времени войны, и попытки рабочих выйти из подчинения профсоюзным боссам, еще раз подтвердили это.

Что осталось от Мая 1968-го? Открытие нового этапа истории. Периода, в который созрели условия для новых взрывов рабочего класса, которые пойдут намного дальше, чем первоначальные шаги в 1968 году.

Примечание:

[1] Ситуационистский интернационал был группой, которая имела определенное влияние в Мае 1968 года, особенно среди наиболее радикальных слоев студенческой среды. Он берет свое начало с одной стороны в движении «Леттристов», которое, следуя традиции сюрреалистов, стремилось выработать революционную критику искусства; и с другой стороны, в среде вокруг обозрения Socialisme ou Barbarie («Социализм или Варварство»), основанного бывшим греческим троцкистом Касториадисом в начале 1950-х годов во Франции. СИ также претендовал на Маркса, но не на марксизм. Он заимствовал некоторые из самых передовых позиций революционного рабочего движения, особенно позиции немецких и голландских левых (понимание капиталистического характера СССР, отказ от профсоюзных и парламентских форм деятельности, признание необходимости диктатуры пролетариата через рабочие советы), но он представил эти позиции как свои собственные открытия, смешав их с анализом феномена тоталитаризма: теория «Общества спектакля». СИ, безусловно, олицетворял одну из высших точек, которую смогли достичь слои радикальной студенческой мелкой буржуазии – отказ от их положения («конец университета») и попытка интеграции в революционное движение пролетариата. Но они так и не ушли от черт своего происхождения, о чем свидетельствует, в частности, их идеологический взгляд на историю, их неспособность понять важность экономики и, следовательно, реальность классовой борьбы. В дальнейшем эта группа распалась после судорожных серий взаимных исключений.