Дискуссия о разрешении проблемы государства после победоносной пролетарской революции не должна рассматриваться как спекуляция на абстрактную тему. Нужно уметь проводить четкое различие между теоретической деятельностью политической группы и, например, научно-исследовательского института. В последнем трудятся специалисты, которые изучают проблему как бы «извне», стремясь к беспристрастности, которая мыслится как залог «объективности». Исследования – это их работа, и отношение к науке у них чисто профессиональное, то есть напрямую связано с материальной заинтересованностью. Иное дело - теоретические разработки революционной группы, участвующей в классовой борьбе. Такой коллектив отнюдь не «беспристрастен», а совсем наоборот, ибо искренне заинтересован в результатах своего исследования. И тем не менее, он объективен, и эта объективность имеет под собой прочную, нерушимую основу, поскольку исходит из осмысления живой действительности, что делает группу более приспособленной для выполнения стоящей перед ней задачи.

Разработка теории рабочего движения опирается на историческую борьбу масс и ведется непрерывно, ибо каждый новый опыт предоставляет для нее новые данные, которые не только делают возможным, но и требуют переосмысления теории, внесения в нее дополнительных уточнений, чтобы еще больше усовершенствовать это оружие классовой борьбы для грядущих битв.

Важное место в теории рабочего движения занимает проблема государства, и тому есть три причины:

1. К тому моменту, когда общество вступило в период социальных потрясений и буржуазных революций, рабочий класс уже достиг определенного уровня развития. Проблема политической власти и государства является центральной для этих революций, в которых рабочие принимают активное участие, следуя за буржуазией, одновременно начиная обретать собственный классовый опыт, осознавать, что у них есть свои интересы, отличные от интересов капиталистов и противоположные им (примеры: левеллеры в Англии, «бешеные» и «равные» во Франции, «Союз коммунистов» и кельнский «Рабочий союз» в 1848 году в Германии).

2. Именно при капитализме формирование государства завершается, и оно наиболее полно выполняет свои исторические функции. Таким образом, изначально, с самого возникновения и на всем протяжении своего существования рабочий класс противостоит ему и, тем самым, вынужден сталкиваться с носящей более общий характер проблемой сущности и существования государства.

3. Следовательно, как только перед рабочим классом открывается возможность освобождения и формирования социалистического общественного устройства, проблема организации последнего, а значит, вопрос о государстве становится для него центральной.

Первыми ответ на этот вопрос дали «равные», заявив о необходимости захвата государственной власти. Подобный ответ, носящий довольно общий и отчасти двусмысленный характер, важен тем, что подразумевает неизбежность вооруженной революционной борьбы. Утописты по-иному подошли к проблеме, утверждая, что в социалистическом обществе государство отомрет, когда власть над людьми уступит место управлению вещами.

С приближением буржуазной революции в Германии в начале 40-х гг. XIX столетия вновь оживились споры о государстве, что дало возможность молодому Марксу и его товарищам, эволюционировавшим к коммунизму, подвергнуть беспощадной критике идеалистические концепции Гегеля, по мнению которого государство служило воплощением Идеи. В своей блестящей, хотя еще чисто философской критике они продемонстрировали, что государство, как и всякая социальная, политическая или идеологическая надстройка, является лишь отражением реального, материального мира, где живут люди и где способ производства, экономика представляют собой ту самую основу, на которой покоится вся конструкция общества. Они показали государство результатом исторической эволюции: распада первобытной общины, разделения общества на антагонистические классы; выявили его тесную связь с господствовавшими способами производства и представлявшими их классами; отметили произошедшие в нем изменения, обусловленные необходимостью приспособляться к смене способов производства. Одновременно они выделили универсальные особенности этого института, сохраняющиеся в любом классовом обществе, и тенденцию обособляться от общества и становиться превыше его, что провоцировало конфликт между государством и гражданским обществом и вело к созданию особого, паразитического общественного слоя – бюрократии.

Буржуазные революции 1848 года, оказались исключительно богатым опытом, который позволил Союзу коммунистов подвергнуть критике и окончательно порвать с оппортунистическими течениями вроде сторонников Луи Блана, считавшими возможным вхождение в буржуазное правительство, и одновременно радикально изменить свою политику по отношению к партии немецкой буржуазной демократии. Трусость демократической буржуазии, которая в Германии выказала себя неспособной совершить революцию, а также государственный переворот Луи Бонапарта во Франции позволили революционерам лучше очертить проблему отношений между государством и экономически господствующими в обществе классами и одновременно продемонстрировали несостоятельность политики, за которую ратовал, например, Лассаль: опоры рабочего класса с борьбе с буржуазией на определенного рода государства-«арбитры» вроде режимов Бонапарта или Бисмарка.

Еще более важным опытом стала Парижская Коммуна; ее уроки позволили революционерам-марксистам окончательно обосновать свою теорию государства. Главный урок Коммуны заключался в том, что, вопреки господствовавшим до того времени в рабочем классе представлениям, он должен не захватывать государственную власть, не использовать ее, а лишь уничтожить. Тем самым был сделан важнейший шаг вперед в развитии революционной теории, который исключил из нее расплывчатое понятие и ошибочную формулировку о захвате государственной власти, введенные бабувистами и позаимствованные бланкистами, а также использовавшиеся на протяжении десятилетий самими марксистами. Отвергнув измышления анархистов об антиавторитаризме и т. п., Коммуна продемонстрировала несостоятельность федералистской концепции социализма и преимущество единства и необходимой централизации при новом общественном устройстве. А также доказала необходимость существования первое время государства – института, который можно назвать как минимум бедствием, унаследованным пролетариатом от общественных формаций прошлого, по выражению Энгельса; пролетариату придется ограничивать его самые досадные проявления.

Богатый опыт Коммуны, вызвавший жаркие дискуссии об ее уроках, с одной стороны, и труды Моргана, Маркса и Энгельса, с другой, привели к новому теоретическому осмыслению проблемы государства: его происхождения и исторического развития, его отношений с обществом, с правящими и угнетенными классами (см. такие работы, как «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Анти-Дюринг», «Крестьянская война в Германии» и др.). Проект Готской программы предоставил Марксу очередную и последнюю возможность возвратиться к этой теме, показав, в числе прочего, неизбежность более или менее длительного переходного периода от капитализма к коммунизму и связанные с ним проблемы: управление экономикой, производство и распределение, диктатура пролетариата, государство. В его теоретических работах прослеживается необычайно ясное представление о функции государства, выраженное с позиций эксплуатируемого класса. Пролетариат показан занимающим совершенно антагонистические позиции по отношению к государству; а кроме того, у Маркса можно обнаружить ряд важнейших замечаний о характере и роли государства в переходный период, которые носят в основном негативный характер, поневоле абстрактный в отсутствие конкретной практики.

Именно первая часть является бесспорным достижением марксистской теории, которое отстаивали левые во II Интернационале от неоднократных и активных посягательств разного рода оппортунизма: мильеранизма, ревизионизма Бернштейна, профсоюзного реформизма и финального предательства социал-демократии во время первой мировой войны и революции 1917 года.

Накануне революционного подъема и в условиях подлого искажения социал-демократией ключевой революционной позиции пролетариата по отношению к государству (которое он должен разрушить до основания, ибо даже в самой демократической своей форме оно является орудием политического господства правящего класса) возвращение к идеям Маркса и Энгельса становилось насущной задачей всех революционеров. Именно ее ставил перед собой Ленин, когда в своей работе «Государство и революция» замечательно резюмировал революционные концепции по вопросу о том, как следует пролетариату относиться к механизму капиталистического государства. После этой ленинской работы не может и не должно быть никакой двусмысленности в понимании отношений между рабочим классом и капиталистическим государством; здесь проходит непреодолимая граница между революционерами и контрреволюционерами. Брошюра Ленина посвящена главным образом данной конкретной, практической, насущной для революции теме – как, впрочем, следует из ее названия, - а не исследованию государства как такового, его происхождения и исторической эволюции; если Владимиру Ильичу и случается затрагивать подобные вопросы, то лишь походя, в той мере, в какой это ему необходимо, дабы проиллюстрировать свой основной тезис, а именно: капиталистическое государство есть не что иное, как диктатура класса капиталистов, и пролетариат должен его уничтожить. Вот в чем великая, бессмертная заслуга Ленина.

Накануне восстания он оказался вынужден задуматься о государстве после революции. И здесь не добавил практически ничего нового к общим положениям, сформулированным Марксом и Энгельсом после Коммуны, отметил лишь первые меры, призванные как-то ограничить его наиболее негативные аспекты. В числе этих мер он назвал: избираемость должностных лиц и возможность их отзыва. Но по мере того, как Ленин углублялся в проблему, мысль его становилась все более расплывчатой, а формулировки – неопределенными и даже противоречивыми. Ленин не закончил свою работу. И не только из-за нехватки времени, но и по ряду более существенных причин, как он сам признал в послесловии к ней, написанном 30 ноября 1917 года: «Приятнее и полезнее "опыт революции" проделывать, чем о нем писать». В свете этого опыта сколь же трагически наивными кажутся нам сегодня страницы, на которых Ленин описывает функционирование этого полугосударства и его идиллические отношения с пролетариатом и обществом в целом! Насколько понятие диктатуры пролетариата представляется ясным, настолько же двусмысленными и противоречивыми видятся разнообразные характеристики государства после революции, от диктатуры пролетариата порою неотличимого: Государство-коммуна, рабочее государство, государство большинства, народное государство, государство рабочих и крестьян и т. п. Когда все государство сводится к вооруженной силе, это свидетельствует о самоограничении мысли, которая отказывается осмыслить проблему целиком, во всем непростом многообразии ее аспектов – которая за деревьями не видит леса. Точно она не ведает всей сложности государства, множественности его функций. А что можно сказать о таком невероятном упрощении понятия государственного аппарата, о каком писал Ленин, заявляя, что каждая кухарка может управлять государством! Все ленинские представления в целом о переходном периоде и в частности о проблеме государства, представлявшемся едва ли не социальной гармонией, где нет места серьезным трудностям, должны были развеяться как дым, столкнувшись с суровой действительностью. Вот как Ленин сам оценивал свои наивные представления, описывая пять лет спустя реалии функционирования государства:

«Мы переняли старый государственный аппарат, и это было нашим несчастьем. Государственный аппарат очень часто работает против нас.»

И далее:

«На деле очень часто случается, что здесь, наверху, где мы имеем государственную власть, аппарат кое-как функционирует, в то время как внизу они самовольно распоряжаются и так распоряжаются, что очень часто работают против наших мероприятий. Наверху мы имеем, я не знаю сколько, но я думаю, во всяком случае, только несколько тысяч, максимум несколько десятков тысяч своих. Но внизу - сотни тысяч старых чиновников, полученных от царя и от буржуазного общества, работающих отчасти сознательно, отчасти бессознательно против нас» («Пять лет российской революции и перспективы мировой революции. Доклад на IV конгрессе Коминтерна», 13 ноября 1922 года).

Разумеется, суть проблемы государства – не в этом; но нельзя не задаться вопросом, что сталось с простыми кухарками, которые, как рассчитывал Ленин в 1917 году, будут, сменяя друг друга, управлять государством. Что же произошло? Или на Руси перевелись кухарки?

Разница между радужными предсказаниями «Государства и революции» и постреволюционной действительностью с каждым днем становилась все очевиднее, что свидетельствует о степени теоретической незрелости революционной мысли накануне Октября 17-го в отношении государства переходного периода. Ленин писал об этом с глубокой обеспокоенностью: «Наш госаппарат […] в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата» («Как нам реорганизовать Рабкрин», январь 1923 года).

Все, что происходило в России после октября, беспрестанно нарастающие конфликты между рабочими массами и государством решительным образом опровергают идиллические постулаты «Государства и революции» и показывают, что проблема государства в переходный период не только не разрешилась, но даже не была правильно поставлена. До какой степени она оказалась не понята, свидетельствует дискуссия о профсоюзах, когда съезд партии всерьез обсуждал вопрос о милитаризации рабочего класса! Ленин противился идее милитаризации, поскольку государство являлось «рабочим» - он определил его как «рабоче-крестьянское государство с бюрократическими искажениями». Это определение уже было ближе к реальности, но являло собой скорее реакцию на перегибы, нежели подлинный анализ режима переходного периода. Эволюция происходила быстро, и мы можем констатировать, что контрреволюция не обязательно действовала против государства, она вполне могла проявлять себе через него, в том числе путем усиления его роли в ущерб влиянию рабочего класса.

Обман, связанный с понятием рабочего государства, и его защита сыграли не менее пагубную роль, чем антифашизм, в вовлечении рабочих всего мира во вторую мировую войну. Подобная трагическая действительность вынудила левых коммунистов радикальным образом пересмотреть проблему государства, его характера и места в пролетарской революции.

Изначально мы намеревались лишь рассказать о долгом пути революционеров к теоретическому осмыслению позиции рабочего класса в отношении государства в целом и государства переходного периода в частности. Путь этот был нелегок и тернист, и направление его определялось далеко не сразу. В наши намерения не входило написание подробной хронологии событий, мы хотели лишь показать все сложность процесса, его незавершенность и опасности, коими он чреват. Это послужило бы отповедью тем товарищам, которые, страшась новизны, желают сохранять приверженность «ортодоксальному марксизму», следуя скорее букве, нежели духу работ Маркса, Энгельса и Ленина. Тем самым они все больше замыкаются в рамках их идей, оставшихся незавершенными, и не пытаются продолжить их усилия по развитию революционной классовой теории в свете нового опыта. Ибо трагические уроки революции и контрреволюции ставят под сомнение понятие «пролетарского» государства, и товарищи в своем стремлении остаться верными букве теории предпочитают не замечать всей опасности, которой они чреваты, приуменьшать, затушевывать и отрицать ее, возносить хвалы этому государству.

В своем апостольском служении «пролетарскому государству» им случается претворять необходимость в добродетель. Позабыв о предостережении Энгельса в отношении этого бедствия, унаследованного пролетариатом, они воспевают его, обнаруживая в нем массу достоинств. Их восторг первооткрывателей этих достоинств столь велик, что побуждает видеть последние не только в пролетарском, но и вообще во всяком государстве, которое когда-либо являлось «носителем прогресса».

Итак, мы перешли от государства переходного периода к государству как таковому, государству прошлого, его характеру и функциям. Так что, хотели мы того или нет, нам придется остановиться на этом подробнее.

Заметим сразу, что между государством переходного периода и государством вообще существует своего рода преемственность, но вовсе не в достоинствах, которые товарищи якобы в них обнаруживают, а в том, на что указал Энгельс, – то есть наследование бедствия. Сделав подобную оговорку, резюмируем позицию этих товарищей:

а) государство является классовым орудием принуждения и подавления, эманацией самого класса;

б) соответственно, оно проделывает ту же эволюцию, что и породивший его класс; как и он, может быть прогрессивным или реакционным;

в) случается, однако, что государство идет впереди класса и тогда в определенном смысле готовит почву для нового прогрессивного класса.

Как нередко бывает, ошибка кроется не в сказанном, а в невысказанном. Полуправда может ввести в заблуждение так же, как и откровенная ложь. Именно это и происходит с данным определением государства (пункт «а»). Рассмотрим его подробнее. На вопрос, является ли государство орудием принуждения и подавления, всякий революционер-марксист и даже не марксист без колебаний ответит утвердительно. Но исчерпывается ли этим определение государства? Любой сколько-нибудь серьезный марксист скажет «нет». Разумеется, принуждение и подавление являются неотъемлемыми составляющими государства, но оно ими не ограничивается. В отношении него верно то, что можно сказать о частной собственности. Ее развитие было необходимым условием для развития капитализма, и она оказалась настолько связана с ним, что порою их полностью идентифицировали друг с другом, считая синонимами. Долгое время это не создавало особых затруднений. Но едва частная собственность стала как бы размываться с созданием акционерных обществ, некоторые ортодоксальные приверженцы буквы теории истолковали это как исчезновение капитализма. То же и в отношении государства как орудия принуждения. Мы в полемике с разнообразными демократами настолько убедительно доказали неотделимость этих двух понятий, что иные возомнили, будто, с одной стороны, принуждение не может существовать без государства, а с другой, что принуждением и насилием государство и исчерпывается. По примеру тупой буржуазии, которую Маркс с таким сарказмом заклеймил в «Манифесте» и которая, услышав, что коммунисты хотят установить общность имущества, полагает, будто они намерены обобществить женщин, - некоторые марксисты из слов о необходимом применении насилия пролетариатом делают вывод, что пролетариат должен «построить» государство, и доходят до отождествления пролетариата, его классовой диктатуры с существованием государства.

На первый взгляд представляется удивительным, что М. и С. так упорно тщатся доказать нам, будто государство не стоит над обществом, не находится вне его, а главное, не предшествует возникновению классов. Это банальности, и наши Донкихоты воюют с ветряными мельницами. Ибо никто из нас никогда не говорил того, что они критикуют. На самом деле все эти разговоры ведутся к тому, чтобы объявить, будто государство есть лишь эманация определенного класса: каждый класс создает государство подобно тому, как Бог создал человека по своему образу и подобию. Почему же тогда пролетариату тоже не создать свое государство? Я вас умоляю! Итак, пролетариат отождествляется с государством переходного периода. Что и требовалось доказать? Дабы подтвердить свой тезис, С. возвращает нас к истокам государства и жонглирует понятиями «государство» и «пролетариат» в точности, как софисты дилеммой о том, что первично, курица или яйцо. Он толкует о родовом строе, прохаживаясь по нему непринужденно, точно по центральной площади Парижа. Для М. и С. в истории нет никаких тайн. Как на нотном стане, где ноты расположены в определенном порядке, и каждая стоит на своем месте. Воззрения товарищей примерно такие: при родовом строе государства не было, хотя определенное иерархическое разделение уже существовало. И вот в процессе эволюции формируются классы. Самый могучий рабовладельческий класс сплачивается и решает создать государство, дабы держать рабов под ярмом. Точно так же происходило с феодальным и капиталистическим государством. Все проще простого.

Маркс и Энгельс тоже хаживали по главной площади Парижа, однако к истории у них подход гораздо более осторожный. Напомним ставшее классическим определение, данное Энгельсом в «Происхождении семьи, частной собственности и государстве»:

«Государство   есть   продукт   общества   на   известной  ступени его  развития;  государство   есть   признание ,  что   это   общество   запуталось  в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами не пожрали друг друга и  общества  в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах «порядка». И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него,  есть   государство.»

Видно, что Энгельс рассматривает проблему возникновения государства во всей ее широте и многообразии. Как далеко это от упрощенной схемы: общество – класс – правящий класс – государство, где последнее выступает в качестве то ли внука, то ли правнука. Согласно Энгельсу, «государство   есть   продукт   общества   на   известной  ступени его  развития». Когда «общество   запуталось  в неразрешимое противоречие с самим собой», оно не может существовать в подобном состоянии и устремляется к гибели, ибо классы, «пожирающие друг друга», грозят пожрать его самое. Общество должно искать способы избегнуть подобной социальной катастрофы: это не просто его желание или добрая воля, это – насущная потребность, причины которой не вовне, в внутри него.

Здесь и речи не может идти о примирении, поиске равнодействующей антагонистических интересов, раздирающих общество; следует задать некие социальные рамки, общественный «порядок», дабы сдержать или, как выразился Энгельс, «обуздать» конфликты. Стражем этого «порядка» в самом широком смысле слова является всякого рода административная, политическая, юридическая, идеологическая, культурная надстройка, соответствующая определенной стадии развития производительных сил, которую общество порождает и в которой нуждается – то есть государство.

Если изучать возникновение государства на историческом этапе распадения родового строя, не следует задаваться вопросом о том, предшествует ли оно появлению классов, и нет нужды механически связывать эти два понятия. И дело не в том, что подобная связь не имела места, а в том, что формула эта неполна, урезана и упрощена до крайности, не учитывает всю сложность живой исторической действительности. Мы не намерены читать здесь курс этнографии, однако считаем небесполезным напомнить основные черты родового строя: это по сути своей природное общество, в двух смыслах слова: с одной стороны, им управляли извне природные силы (климат, наличие растительной и животно й пищи), от него не зависящие, с другой, его внутренняя организация базировалась на природной связи – узах крови. Именно эти элементы обеспечивали его существование. Вся его жизнь, экономическая активность была сосредоточена вокругпрямого потребления – охоты, рыбалки и собирательства. Разделения труда практически не существовало – даже если на поздней стадии родового строя появилось разделение функций, - так же, как и частной собственности, имущество по необходимости было обобществлено. Неспешный, длительный процесс развития производительных сил, одомашнивание скота, сельское хозяйство, начало разделения труда, обмен, создание запасов, накопление богатств влекли за собой возникновение частной собственности, грабительских набегов, потребностей в обороне, общественных работах, окончание матриархата и переход к доминированию мужчин, демографическое развитие, возможность использования рабочей силы, а следовательно, рабства по экономическим причинам, формирование различных и антагонистических каст и интересов. Рамки родового строя не могли сдержать такую эволюцию, и она положила конец родовой общине. Диалектически это означало освобождение человека от полного подчинения природе, ибо он теперь был в состоянии обеспечивать себе все необходимое для выживания, но одновременно – разрыв прежних связей, утрата единения с другими, начало новой эры: эры отчуждения человека теми общественными силами, которые он сам создал.

Утрата прежних связей и единения, столкновения противоречивых интересов, приводящих к формированию классов, создают пустоту, которую общество, как и природа, не терпит. Насущной потребностью общества стало возрождение связей и единения на новых основах. Теперь единство базировалось не на узах крови, а на общности территории, признании новых экономических структур и добровольного или принудительного подчинения им. Далее оформились классы и эксплуатация и, наконец, все это выразилось в образовании общественной надстройки – власти, опирающейся на собственную вооруженную силу, отмежевавшуюся от общества – одним словом, государства.

Как мы видим, подобное представление шире, глубже и лучше обрисовывает всю сложность эволюции, чем простое утверждение «государство – это эманация класса». Конечно, мы можем нередко встретить подобное лапидарное определение при чтении марксистской литературы, но, чтобы понять его, необходимо учитывать общий контекст, сопутствующие обстоятельства, задачи и стремления авторов, то, что они намерены доказать и что – опровергнуть. Например, фраза «стакан наполовину пуст» создает впечатление статичности, чего-то застывшего, неподвижного. Но, если нам скажут «стакан уже наполовину пуст» или «еще наполовину пуст», мы немедленно уловим движение, намерения и стремления говорящего, то, что он хочет нам показать – и до какой степени ему это удается. Речь идет не о том, чтобы просто читать слова, не вдаваясь в их смысл – необходимо понимать написанное между строк, и порою в тексте внимательный читатель видит прямо противоположное тому, что хотел сказать автор. Чтобы составить себе верное представление о цитируемых пассажах, необходимо уметь их интерпретировать и трактовать в общем контексте. Далее мы это покажем.

Говоря, например, о работе «Государство и революция», необходимо понимать, что хотел показать Ленин, и ответить на вопрос, удалось ли это ему. Ленин не собирался учить Каутского истории образования государства. Он полагал – и справедливо, - что тот знал ее не хуже него. Задачей Ленина было продемонстрировать, что Каутский – ренегат своего класса, ренегат марксизма, который он извратил с полным знанием дела; и это Ленину в основном удалось. В полемике с Каутским Владимир Ильич стремится показать лишь одно: государство непосредственно связано с господствующими классами к вящему порабощению и закабалению классов эксплуатируемых. По данному вопросу Ленин вцепляется в Каутского точно бульдог и уже не разжимает челюстей.

Все остальные аспекты проблемы он затрагивает в этой полемике как бы между прочим; вот почему нет никакого смысла ссылаться на критику Лениным Каутского в дискуссии, разве лишь для того, чтобы продемонстрировать собственную эрудицию. Что же хотят доказать М. и С.? Что государство переходного периода является пролетарским в том смысле, какой они вкладывают в данное понятие, иными словами, «эманацией» пролетариата; вот что у товарищей постоянно на уме. И лишь для того, чтобы нам это доказать, они любезно отправляют нас на экскурсию… в родовую общину (с журналом «Билан» в качестве путеводителя). Мы чувствуем себя точно туристы, ездящие в экскурсионном автобусе по Парижу: «Это Собор Парижской Богоматери, построенный тогда-то… Вот там, справа, часовня Сент-Шапель, которую посетила перед казнью Мария-Антуанетта… На другом берегу площадь Согласия, ее мы уже видели…» От С. мы узнаем, что родовой строй породил класс рабовладельцев, который создал институт под названием государство, чьей задачей было силой держать рабов в повиновении. И более ничего? Вся историческая драма, пережитая человечеством, разрушение его «природного мира», вступление в эру социального отчуждения с тем, что ей сопутствует: классы, эксплуатация, борьба и революция, тот субстрат, над которым возведена надстройка-государство, - об этом, увы, С. не говорит почти ничего, сводя к какой-то буре в стакане воды переход человеческого общества от первобытного тезиса к антитезису, который длится уже тысячи лет, пока не возникнут, в свою очередь, условия для его отрицания и синтеза, иными словами, возрождения общности всех людей!

Прежде чем ответить на вопрос, каким образом «разрешается» проблема исторической драмы, в которой запуталось человечество, нам хотелось бы подчеркнуть, что «выход» предлагает далеко не всегда именно тот, кто ставит проблему; в сфере великих исторических перемен верно, как правило, обратное. А теперь посмотрим, как разрешает вопрос Энгельс:

«Так как  государство  возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях  этих  классов, то оно по общему правилу является  государством  самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи  государства  становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса» (там же).

Сделаем попутно несколько замечаний. Во-первых, класс является экономической категорией, и существует марксистский постулат о том, что только экономически господствующие классы могут стать классами, господствующими политически. Здесь смысл однозначен. Это – ответ Бернхэму и группе «Социализм или варварство», которые утверждают, будто государственная бюрократия может стать экономически господствующим классом, создать «бюрократическое общество» (?). Во-вторых, переход от экономического господства класса к политическому является законом для любого классового общества в истории, где надстройкой служит государство (каким бы ни был правящий класс). То есть речь идет о периоде начиная с распада родового строя и заканчивая капитализмом. Данный закон не применим к пролетариату, поскольку пролетарская революция знаменует собой начало новой эры в истории человечества, в которой нет места классовому экономическому господству. Таким образом, теоретически глубоко ошибочно утверждать, подобно некоторым авторам, будто «пролетариат также становится экономически господствующим»; контролировать экономику и являться «экономически господствующим» - это две разные вещи. Быть экономически господствующим классом означает лишь одно – «угнетать и эксплуатировать подчиненный класс». Полное логическое противоречие с понятием пролетариата! В-третьих, из той же самой теоретической ошибки вытекает отождествление экономического и политического источников господства и власти определенного класса. Как мы видели, законы, управляющие досоциалистической эпохой и переходным периодом, фундаментально отличаются друг от друга: в первом случае они обусловлены исключительно экономическими причинами, в то время как во втором пролетариат не может обладать экономическим господством. Таким образом, бессмысленно экстраполировать законы одной эпохи на другую.

Возвращаясь к нашей теме и приведенной цитате, отметим, что Энгельс проводит различие между источником проблемы (общественным устройством) и носителем ее разрешения (экономически господствующим классом) – далее мы еще вспомним об этом. Обращает на себя внимание, что, прежде чем разрешить столь обоснованно поставленную проблему, Энгельс делает оговорку «по общему правилу», которая носит определенно ограничительный характер (в другом месте, но в аналогичном контексте Энгельс использует выражение «в общем», в том же ограничительном смысле).

Почему необходимо подобное ограничение? Потому что носящий общий характер закон далеко не всегда в полной мере находит проявление в конкретных исторических условиях и исчерпывающим образом отражает живую действительность (не будучи ученым, я полагаю, однако, что аналогичный феномен можно наблюдать и в сфере естественно-научных дисциплин). Мы не разделяем упрощенного подхода, согласно которому государство непременно соответствует определенному экономически господствующему классу и создано по его образу и подобию. Как и всякая идеологическая, политическая, юридическая и прочая надстройка, государство обыкновенно отстает от меняющейся действительности. В зависимости от своей непосредственной связи с базисом и других ситуационных факторов надстройка создается в течение более или менее длительного времени и медленно распадается, прежде чем сгинуть во тьме времен. Бесспорно, элементы надстройки играют важную роль в истории, но роль эта по сути своей негативна, носит консервативный характер. Они являют собою прошлое, отжившее и тяжким грузом довлеют над жизнью людей.

У государства консервативная роль особенно проявляет себя, ибо тесно связана с защитой интересов тех классов, которые, утратив господствующие позиции, сохраняют еще довольно сильное экономическое влияние в обществе. Мы видим, как в определенных благоприятных исторических условиях некоторые способы производства достаточно долго сохраняются и даже способны возрождаться, а с ними классы – их носители. Например, рабовладение, давно исчезнувшее в Европе, начинает вдруг процветать в странах, уже преодолевших феодализм и переживающих бурное капиталистическое развитие; так в Англии Ливерпуль становится центром продажи чернокожих рабов в Америку. Работорговля продолжалась до шестого десятилетия XIX века, в то время как даже в отсталой царской России был положен конец крепостничеству.

Если подобные возвраты в прошлое возможны даже на уровне базиса, что же удивительного в том, что они могут происходить и происходят на уровне надстройки, каковой является государство? Весь ход истории свидетельствует о том, что оно никогда не опережает общественны й базис, всегда отстает от него и лишь изредка ему полностью соответствует. Не будем вдаваться в историю, другие товарищи могут развить эту тему и привести примеры. Нам достаточно только напомнить о том, что землевладельцы в Англии долгое время оказывали определяющее влияние на государства, при том, что экономически господствующим классом была промышленная буржуазия. Или о том, что немецкая буржуазия до 1918 года мирилась с политическим господством прусских юнкеров в государстве, созданном Бисмарком; примеры противоположного характера ограничены абсолютизмом и Петром Великим, а потому можно считать их частными случаями.

Почему же именно экономически господствующие классы являются «по общему правилу» носителями «разрешения» проблемы? Ответ содержится в самом вопросе. Обратимся еще раз к Энгельсу: «Государство   было   официальным   представителем   всего   общества , оно объединяло его в одной видимой организации, но оно исполняло эту роль лишь постольку, поскольку было государством того класса, который сам являлся представителем всего современного ему общества» («Анти-Дюринг»).

Пришло время перейти к заключению, хотя некоторые аспекты еще остались не проясненными, и можно было бы многое сказать. Далее мы вернемся к затронутым темам. Хотелось бы лишь ответить на вопрос о происхождении государства, сделав попутно ряд замечаний. Итак, резюмируем:

1. Государство указывает на то, что общество раздирается противоречивыми, непримиримыми интересами, и является его порождением. Это попытка объединить несоединимое и условие его выживания. Государство служит материальным воплощением разъединения и в таких рамках стремится сохранить общество в жизнеспособном состоянии, что становится смыслом существования, социальной функцией данного института, и оно будет существовать до тех пор, пока общество останется раздробленным, какой бы класс ни господствовал в его экономической структуре.

2. На различных стадиях в обществе преобладают разные способы производства и нерасторжимо связанные с ними классы, которые стремятся приспособить к нуждам своего господства элементы надстройки, в первую очередь, политические, то есть государство, которое предстает орудием господствующих классов в целомi.

3. Чтобы выполнять свои функции (подчинения эксплуатируемых классов) в условиях классовой борьбы, государство опирается на материальную, вооруженную силу, которую монополизирует, и отчасти на экономические рычаги господства. Таким образом, оно становится самостоятельной силой и стремится возвыситься над обществом, поработить его. Отсюда растущие противоречия между государством и гражданским обществом. Государство усиливается в тот момент, когда существование классовых обществ подходит к концу и вступает в стадию упадка. То же самое верно применительно к каждому взятому отдельно классовому обществу (пример – абсолютная монархия и т. д.) Государственный капитализм представляет собой апогей исторического бытия государства; в нем экономическая и политическая власть тоталитарно объединены, гражданское общество порабощено и поглощено.

Пролетарская революция возвещает необходимость покончить с разделением общества на классы. Она означает начало конца всякого классового общественного устройства и того института, который олицетворяет его собою, – государства.

Все предшествующие революции стремились усовершенствовать и упрочить государственную машину. Пролетарская революция действует в противоположном направлении, она не отождествляет себя с государством, а, напротив, стремится максимально отделиться от него и ускорить его отмирание. В этом – суть разрешения проблемы.

М.Ш.,

«Революсьон энтернасьональ»,

июнь 1977 г.