От президента Эмманюэля Макрона до влиятельного политика Даниэля Кон-Бендита, от ежедневной газеты «Le Figaro» до еженедельника «Marianne», от круглосуточного новостного телеканала BFM TV до радиокомпании Radio France, от крайне правых до крайне левых, осуждая или почитая эту дату, все на свой манер отмечают пятидесятую годовщину Мая 1968 года, нагромождая на те события мегатонны лжи.

Нет, Май 68-го не был «специфически французским» явлением

Никто не может отрицать, что Май 1968 года был частью международного движения. Но сосредоточившись на ночи 22 марта в Нантере, на «электризующем» красноречии Кон-Бендита, удушающем патернализме Де Голля, на столкновении между «новой и старой Францией» ... международный аспект событий преднамеренно оттесняется на задний план, чтобы, наконец, сделать из Мая 1968 года «специфически французский» феномен. На самом деле волна студенческих протестов началась в 1964 году в Калифорнийском университете в Беркли с требований свободы слова, ликвидации расовой сегрегации и прекращения войны во Вьетнаме. Эта волна распространилась на Японию в 1965 году, Британию в конце 1967 года, Италию, Испанию, Германию, Бразилию, Турцию и Мексику в начале 1968 года. Но, прежде всего, Май 68-го был частью международного рабочего движения. Волна забастовок, начавшаяся во Франции в 1967 году, достигнув пика в 1968 году, потрясала мир до 1974 года: знаменитое «Кордобасо» в Аргентине и «Горячая осень» в Италии в 1969 году, Испания и Польша в 1971 году, Бельгия и Британия в 1972 году, Скандинавия, Германия ...

Нет, Май 68-го не был «студенческим бунтом»

Пролетарский характер Мая 68-го часто затемняется акцентом на студенческое движение. Самая изощренная и коварная версия этой мистификации явно исходит от левых и профсоюзов: «Сила Мая 1968 года – это сближение студентов и рабочих!» Вранье! Если Май 68-го подталкивал борьбу во всем мире, то именно потому, что рабочий класс не шел следом за движением, а, наоборот, был его движущей силой.

Студенческое движение 1960-х годов носило мелкобуржуазный характер, одним из его самых ярких проявлений являлось стремление к «немедленным изменениям». В то время не было никакой серьезной угрозы остаться безработным после окончания учебы. Студенческое движение, начавшееся в 1964 году, развивалось в период процветания. Но с 1967 года экономическая ситуация серьезно ухудшилась, подтолкнув пролетариат к борьбе. С начала 1967-го произошли серьезные столкновения: в Бордо (на авиационном заводе Dassault) , в Безансоне и в районе Лиона (забастовка и захват предприятия Rhodia, забастовка на предприятии Berliet), на шахтах Лотарингии, морских верфях в Сен-Назере, в Кане ... Эти забастовки предвосхитили то, что затем произошло с середины мая 1968 года по всей стране. Нельзя было сказать, что это стало громом среди ясного неба. С 22 марта по 13 мая 1968 года жестокие репрессии против студентов все чаще мобилизовывали рабочий класс, который инстинктивно испытывал чувство солидарности. 14 мая в Нанте молодые рабочие начали забастовку. На следующий день движение победило на заводе Renault в Клеоне в Нормандии, а также еще на двух заводах данного региона. 16 мая к этому движению присоединились другие заводы Renault, и над Флинсом, Сандувилем и Ле-Маном взвились красные флаги. Вступление рабочих Renault-Billancourt в борьбу стало маяком: это был самый большой завод во Франции (35 000 рабочих), и как гласила поговорка: «Когда Renault чихает, Франция простуживается». 17 мая забастовки охватили всю Францию. Это было совершенно спонтанное движение, и по всей Франции в авангарде шли молодые рабочие. Не было никаких конкретных требований: борьба стала выражением общего недовольства. 18 мая к забастовке присоединился миллион рабочих; 22 мая – восемь миллионов. Таким образом, это была самая большая забастовка в истории международного рабочего движения. Бастующие представляли все сектора экономики: промышленность, транспорт, энергетика, почта и связь, образование, администрация, СМИ, исследовательские лаборатории и т.д. В этот период захватывались факультеты, некоторые общественные здания, такие как Театр «Одеон» в Париже, некоторые улицы, рабочие места – все они превратились в пространство постоянной политической дискуссии. Фраза «Мы говорим и мы слушаем» стала девизом.

Нет, Май 68-го не был «революцией образа жизни»

Лживо сведя Май 1968 года к «студенческому» уровню, его представляют как символ сексуального освобождения и женской эмансипации.

Выдающиеся движения пролетарской борьбы всегда поднимали «женский вопрос». Во времена Парижской коммуны 1871 года, в массовой забастовке 1905 года и Русской революции 1917 года, женщины-работницы сыграли неоценимую роль. Но то, что расхваливала студенческая мелкая буржуазия 1968 года, совсем иное – это освобождение «прямо здесь и сейчас» в рамках капитализма, это освобождение человечества через сексуальное освобождение, а не через продолжение борьбы против системы капиталистической эксплуатации. Коротко говоря, это отказ от всех форм анализа, направленного на то, чтобы действительно поставить под сомнение основы господствующего порядка; это отрицание всей динамики забастовок, классовой самоорганизации и коллективного обсуждения в пролетарской среде во Франции в течение этих нескольких недель в мае. Таким образом, становится очевидным, насколько важно мировой буржуазии свести Май 68-го до расстегнутого бюстгальтера.

Нет, Май 68-го не был профсоюзной забастовкой

Сегодня (речь идет о событиях весны-лета 2018 года), во время забастовки железнодорожников во Франции, профсоюзы и леваки утверждают, будто возможна новая всеобщая забастовка. Как и в мае 1968 года, профсоюзы собираются организовать «объединение борьбы» перед лицом проводимой президентом Макроном политики. Ложь! В мае 1968 года рабочие взяли на себя свою борьбу спонтанно, без профсоюзных лозунгов или профсоюзного руководства. Профбоссы в реальности просто примкнули к движению, чтобы эффективнее саботировать его изнутри. Приложенная к статье карикатура очень точно выражает возмущение и презрение рабочего класса в отношении грязной политики профсоюзов в мае 1968 года.

Гренельские соглашения (договор между профбоссами, правительством и предпринимателями о прекращении забастовки в обмен на некоторые экономические уступки), которые левые и профсоюзы отмечали как Великую победу 1968 года, были результатом того, что правительство и профсоюзы согласованно работали, чтобы застопорить движение и разгромить его. Эти договоренности привели к значительно меньшему росту покупательной способности, чем в предыдущие годы. Факт, который ныне замалчивается, заключается в том, что рабочие сразу же восприняли эти соглашения как оскорбление. Прибыв на Renault-Billancourt утром 27 мая 1968 года, Жорж Сеги, генеральный секретарь CGT (CGT – французский профсоюз «Всеобщая конфедерация труда»), столкнулся с презрением со стороны рабочих, которые освистывали его и рвали свои профсоюзные удостоверения. 30 мая Де Голль объявил о роспуске Национального собрания, выборах в конце июня и открытии отраслевых переговоров. Профсоюзы воспользовались этой возможностью, чтобы вернуться к работе в секторах (таких как энергетический гигант EDF-GDF), где уступки со стороны боссов даже вышли за пределы Гренельских соглашений, чтобы придать забастовке не политический, а исключительно экономический характер, потому что экономическая забастовка не так опасна для властей и крупных капиталистов, как политическая стачка. Они усилили давление против бастующих через всевозможные ухищрения, такие как фальсификация голосов, ложь о том, в каких секторах экономики якобы прекращена стачка, через запугивание во имя борьбы с «левыми провокаторами». Один из их главных аргументов заключался в том, что рабочие обязаны вернуться к работе, чтобы выборы, которые должны были «закрепить победу рабочих», могли проходить нормально.

И нет, Май 68-го не является «преданьем старины глубокой»

Май 1968 года представляют как движение периода процветания. Другими словами, это принадлежит прошлому, делам давно минувших дней. Но в действительности, нет ничего более далекого от истины! С 1967 года мировое экономическое положение начало ухудшаться, открыв период перманентного кризиса, наблюдаемого с тех пор до наших дней, подтвердив, что капитализм – это упадочная система, которую необходимо свергнуть. Май 68-го доказал, что пролетариат является революционным классом; что он обладает способностью к самостоятельной организации и развитию своей сознательности посредством обсуждений в классово-автономных общих собраниях; что он может подняться против господствующего порядка и поколебать его основания. Прежде всего, Май 1968 года ознаменовал окончание сорокалетнего периода сталинистской контрреволюции! Это стало возвращением борющегося пролетариата на арену мировой истории после десятилетий поражения. Необходимо понимать важность этого события. Май 68-го и вызванная им волна борьбы, охватившая затем различные страны, означала, что рабочий класс отказался жертвовать собой ради прибылей Капитала, и тем более умирать в интересах буржуазии в развязываемых капиталистическими государствами войнах. Именно это, и ничто иное, помешало конфронтации между Восточным и Западным блоками переродиться в Третью мировую войну! С тех пор развитие пролетарского движения встретило много трудностей. Идея о том, что «революция возможна, но не очень нужна», уступила место идее, что «революция абсолютно необходима, но стала невозможной». Пролетариат утратил уверенность в себе. Но реальность пролетарской силы, продемонстрированной в Мае 1968 года, должна стать источником вдохновения для будущего. Буржуазия это понимает, и поэтому она покрывает те события такими громадными наслоениями лжи!

Крупные рабочие выступления, как только они заканчиваются, не оставляют сколь-нибудь заметных следов. Когда «порядок» восстановлен, когда «социальный мир» снова налагает свою безжалостную повседневную дисциплину, вскоре остается не многим больше, чем просто воспоминание. Некоторые сказали бы, что хотя память – это прекрасно, но она мало чего стоит. На самом же деле память – громадная сила в сознательности революционного класса.

Господствующая идеология всегда пытается разрушить образы тех моментов, когда эксплуатируемые поднимают головы. Она делает это посредством фальсификации истории. Манипулирует исторической памятью, выхолащивая из нее революционное содержание. Генерирует искаженные клише, лишенные всего, что эта борьба содержала в качестве примера, назидания и поддержки для будущих битв.

Когда СССР развалился, жрецы установившегося порядка рьяно стали распространять грязную ложь, которая отождествляет Октябрьскую революцию 1917 года со сталинизмом. То же самое они делают и по случаю очередных круглых дат событий Мая 1968-го, хотя и в меньшем масштабе.

Эти события, как из-за количества участников, так и вследствие продолжительности, стали крупнейшей рабочей забастовкой в истории. Но они представлены сегодня в качестве студенческого бунта, продукта инфантильной и утопической мечты университетской интеллигенции, проникшейся музыкой The Rolling Stones и сталинистскими героями «Третьего мира». Что осталось от всего этого сегодня? Ничего, кроме еще одного доказательства, что идея выхода за пределы капитализма – пустая фантазия. И средства массовой информации усиливают подобное впечатление, показывая зрителям, что когда-то «революционные» студенческие лидеры (на самом деле начинающие юные бюрократы того времени) теперь стали добросовестными и респектабельными менеджерами капитализма, против которых они столько протестовали. Кон-Бендит – «Дэнни Красный» – член парламента во Франкфурте; другие – специальные советники президента Республики, министры, высокопоставленные чиновники, администраторы предприятий и т. д. Что касается забастовки рабочих, то об этом помалкивают, а если и говорят, то представляют ее как никогда не выходившую за рамки сиюминутных требований, ограничивавшуюся требованием роста заработной платы, который был уничтожен инфляцией в течение шести последующих месяцев. Другими словами, представляют эту забастовку как бессмысленное сотрясение воздуха.

Что на самом деле осталось от Мая 1968-го в памяти рабочего класса?

Безусловно, есть кадры и фото горящих баррикад, где в ночи и среди облаков слезоточивого газа студенты и молодые рабочие противостояли полиции; изображения улиц Латинского квартала в Париже, оголенных от булыжников; обломки и перевернутые повсюду автомобили. Да, в средствах массовой информации демонстрировалось много подобных кадров.

Но сила манипуляции в СМИ имеет свои пределы. Рабочий класс обладает коллективной памятью, даже если она часто «подпольна» и выражается открыто только тогда, когда класс снова оказывается способным массово объединиться в борьбе. Помимо этой более зрелищной стороны, в памяти рабочих есть неясное, но глубокое чувство огромной силы пролетариата, если он объединяется.

На начальном этапе событий Мая 1968 года, безусловно, была студенческая агитация, как и во всех западных индустриальных странах в значительной степени подпитываемая противостоянием войне во Вьетнаме и новой неуверенностью в будущем. Но эта агитация была ограничена очень небольшой частью общества. Ее часто можно было услышать на демонстрациях, в которых массы студентов произносили по слогам имя одного из самых кровожадных сталинистов: «Хо-Хо, Хо-Ши-Мин!». При возникновении первых беспорядков в студенческой среде в 1968-ом во Франции наблюдался, среди прочего, спрос студентов на доступ к спальне студенток в университетских общежитиях.... До 1968-го года в университетских городках студенческое «восстание» часто начиналось под знаменем теорий Маркузе, одним из основных положений которых являлось то, что рабочий класс больше не был революционной социальной силой и окончательно «обуржуазился».

Во Франции глупость правительства генерала де Голля, ответившего на студенческое брожение слепыми и совершенно несоразмерными репрессиями, довела протест до гнева и первых баррикад. Но это по-прежнему ограничивалось в основном средой студенческой молодежи. То, что изменило всё, что превратило «события Мая 1968-го» в крупный социальный взрыв – это выход на сцену пролетариата. Дело только начинало становиться серьезным, когда в бой вступил практически весь рабочий класс, парализовав почти все основные механизмы экономического аппарата. Сметая сопротивление профсоюзной машины, преодолевая корпоративные барьеры, около 10 миллионов рабочих одновременно прекратили работу. И только этим они открыли новый период в истории.

Рабочие, которые за несколько дней до этого были массой разрозненных людей, не знавших друг друга и подчинявшихся давлению эксплуатации и профсоюзной полиции на рабочих местах; рабочие, которые, как предполагалось, совершенно обуржуазились, внезапно оказались объединенными, ставшими громадной силой. В их руках оказалась мощь, которой они первыми удивились, и с которой они не всегда знали, что делать.

Остановка работы заводов и офисов, отсутствие общественного транспорта, паралич производственного процесса очень ясно показали, что при капитализме все зависит, в конечном счете, от воли и сознания эксплуатируемого класса. Слово «революция» было у всех на устах, и вопросы о том, где границы возможного, куда все это вело, и как происходила великая борьба трудящихся в прошлом, стали главным предметом обсуждения. «Все говорили, и все слушали». Это одна из вещей, которую каждый запомнил больше всего. В течение месяца исчезло молчание, изолирующее отдельных людей и удерживающее их разрозненными, эта невидимая стена, которая обычно кажется такой непроницаемой, такой непреодолимой, наводящей такое уныние, неожиданно сгинула. Везде шли обсуждения: на улицах, на захваченных рабочими фабриках, в университетах и вузах, в молодежных центрах, в рабочих кварталах, которые местные комитеты превращали в места политических встреч. Язык рабочего движения, который называет вещи своими настоящими именами – буржуазией, пролетариатом, эксплуатацией, классовой борьбой, революцией и т.д. – распространяется повсюду, потому что он, естественно, единственный, способный верно описать реальность.

Паралич буржуазной политической власти, колебания правящего класса, столкнувшегося с ситуацией, которая вышла из-под контроля, подтвердила силу воздействия рабочей борьбы. И один забавный случай отлично показывает, что ощущалось в коридорах власти. Мишель Жобер, глава кабинета при премьер-министре Помпиду во время этих событий, в телевизионной программе в 1978 году, посвященной десятой годовщине Мая 1968 года, рассказал, как однажды, выглядывая из окна своего кабинета, он заметил красный флаг, развевающийся на крыше одного из министерских зданий. Он быстро позвонил, чтобы сняли флаг, потому что из-за него официальные учреждения выглядели комично. Но после нескольких звонков ему не удалось найти никого, готового или способного выполнить эту работу. Именно тогда он понял, что происходит что-то действительно новое.

Настоящая победа рабочей борьбы Мая 1968-го была не в повышении заработной платы, достигнутом в результате «Гренельских соглашений», а в самом возрождении силы рабочего класса. Это было возвращением пролетариата на историческую арену после нескольких десятилетий торжествующей сталинистской контрреволюции.

Сегодня, когда рабочие всего мира продолжают находиться под давлением идеологических кампаний о «конце коммунизма и классовой борьбы», память о том, чем действительно была массовая забастовка во Франции 1968 года, является живым напоминанием о силе, которой обладает рабочий класс . Когда целая идеологическая махина пытается внушить рабочему классу сомнения в себе, убедить каждого рабочего в том, что он отчаянно одинок и ничего не может ожидать от остальной части своего класса, это напоминание является незаменимым противоядием.

Но нам говорят, какое это имеет значение, что память живет, когда само событие больше не повторится? Где доказательство, что в будущем мы увидим новые, массовые и убедительные подтверждения боевого единства рабочего класса?

В несколько иной форме этот вопрос возникал сразу после борьбы Весны 1968-го: это была просто буря в стакане, что-то специфически французское, или вышло на международный уровень, открыло новый исторический период пролетарской борьбы?

В 1969 году группа Revolution Internationale (Интернациональная Революция) в своем журнале опубликовала статью, в которой поставила перед собой задачу ответить на эти вопросы. Критикуя анализ событий 1968 года Ситуационистским Интернационалом[1], Revolution Internationale настаивала на необходимости глубокого понимания причин общественного взрыва в Мае 1968-го, а не поиске их, подобно ситуационистам, в «самых очевидных проявлениях социального отчуждения», но в источниках, породивших и питавших эти проявления «социального отчуждения». Именно в экономических корнях решительная теоретическая критика должна найти возможность революционного переворота. Реальная значимость Мая 1968 года заключается в том, что он был одной из первых и одной из наиболее важных реакций пролетарской массы на ухудшающуюся мировую экономическую ситуацию.

На этой основе можно было смотреть вперед. Осознав связь между взрывом Мая 1968-го и ухудшением мировой экономической ситуации, поняв, что эта деградация выразила исторически поворотный момент в мировой экономике, увидев, что рабочий класс начал освобождаться от тисков сталинистской контрреволюции, было нетрудно предсказать, что новые рабочие взрывы быстро последуют за взрывами 1968 года, хоть с участием, хоть без участия радикальных студентов.

Этот анализ быстро подтвердился. Осенью 1969 года в Италии началась самая мощная волна забастовок после Второй мировой войны; та же ситуация возникла в Польше в 1970 году, в Англии в 1972 году, в Португалии и Испании в 1974-1975 годах. Затем в конце 1970-х годов началась новая международная волна борьбы трудящихся, кульминацией которой стала массовая забастовка в Польше в 1980-1981 гг. Наконец, между 1983 и 1989 годами прошла еще одна серия классовых движений, которая в основных индустриальных странах неоднократно демонстрировала тенденцию к тому, что рабочие бросали вызов профсоюзной смирительной рубашке, демонстрируя готовность взять борьбу в собственные руки и расширить ее.

Май 1968 года во Франции был «только началом», началом нового исторического периода. Это больше не была «полночь века». Рабочий класс сбросил ярмо темных лет, которые длились начиная с триумфа социал-демократической и сталинистской контрреволюции в 1920-х. Подтверждая свою силу посредством массовых движений, способных противостоять профсоюзной машине и «рабочим партиям», рабочий класс пошел курсом классового противостояния, которое препятствовало скатыванию в третью мировую войну и открыло путь к развитию интернациональной пролетарской борьбы.

Период, в котором мы живем сейчас – это период, открытый Маем 1968-го. И спустя десятки лет противоречия капиталистического общества, приведшие к майскому взрыву, не уменьшились, наоборот. По сравнению с тем, что переживает сегодня мировая экономика, трудности конца шестидесятых кажутся незначительными: полмиллиона безработных во Франции в 1968 году, около трех миллионов на данный момент, дают лишь один пример истинной экономической катастрофы, которая обрушилась на всю планету за последние десятилетия. Что касается пролетариата, то, несмотря на все успехи и отступления в его решительности и сознательности, он никогда не заключал перемирия с капиталом. Борьба против мер жесткой экономии, навязанной буржуазией, столкнувшейся с самым безжалостным экономическим кризисом со времени войны, и попытки рабочих выйти из подчинения профсоюзным боссам, еще раз подтвердили это.

Что осталось от Мая 1968-го? Открытие нового этапа истории. Периода, в который созрели условия для новых взрывов рабочего класса, которые пойдут намного дальше, чем первоначальные шаги в 1968 году.

Примечание:

[1] Ситуационистский интернационал был группой, которая имела определенное влияние в Мае 1968 года, особенно среди наиболее радикальных слоев студенческой среды. Он берет свое начало с одной стороны в движении «Леттристов», которое, следуя традиции сюрреалистов, стремилось выработать революционную критику искусства; и с другой стороны, в среде вокруг обозрения Socialisme ou Barbarie («Социализм или Варварство»), основанного бывшим греческим троцкистом Касториадисом в начале 1950-х годов во Франции. СИ также претендовал на Маркса, но не на марксизм. Он заимствовал некоторые из самых передовых позиций революционного рабочего движения, особенно позиции немецких и голландских левых (понимание капиталистического характера СССР, отказ от профсоюзных и парламентских форм деятельности, признание необходимости диктатуры пролетариата через рабочие советы), но он представил эти позиции как свои собственные открытия, смешав их с анализом феномена тоталитаризма: теория «Общества спектакля». СИ, безусловно, олицетворял одну из высших точек, которую смогли достичь слои радикальной студенческой мелкой буржуазии – отказ от их положения («конец университета») и попытка интеграции в революционное движение пролетариата. Но они так и не ушли от черт своего происхождения, о чем свидетельствует, в частности, их идеологический взгляд на историю, их неспособность понять важность экономики и, следовательно, реальность классовой борьбы. В дальнейшем эта группа распалась после судорожных серий взаимных исключений.